* * *

Вечером я сидела в учительской, подбирала репертуар любимым чадам. Во всей школе оставалось человек десять, вахтерша дремала за стойкой, было тихо, и уходить не хотелось. Тут черт принес Таньку, она вплыла в учительскую, выдала улыбку и полезла целоваться.
— Ну что, как там Вовка? — спросила я.
Танька потянулась, демонстрируя свои прелести, и сказала с усмешкой:
— Заездил, черт. Не мужик, а конфетка. Только взять с него нечего, за душой ни гроша, «бээмвэшка» паршивая да пара сотен. Что за напасть такая — как мужик путный, так обязательно нищий, как богатый, так либо подлец, либо импотент. Одно слово, не везет.
— Простились навеки?
— Как же. Он как увидел мою квартирку, доверху упакованную, челюсть руками придерживал да еще коленкой помогал.
— Ты завязывай мужиков домой таскать. Смотри, ограбят.
Танька задумалась.
— Так вроде парень неплохой. Хотя черт его знает. Надо Лому сказать, пусть хоть сигнализацию, что ль, какую на двери поставит, поработает.
— Ага. У Лома только одна сигнализация работает, в штанах.
— Это точно. Мента надо в любовники. Пусть квартиру сторожит.
— Заведи.
— Попозже. С Вовкой разобраться надо.
— Зачем он тебе? Сама говоришь: нищета.
— А я за него замуж выйду.
Я хмыкнула, а Танька обиделась.
— А что? Он и моложе-то меня лет на пять всего. Возьму к себе на работу, человеком сделаю, знаешь как заживем. — Танька задумалась, потом сказала:
— В люди выведешь, обуешь, оденешь, а он, подлец, по бабам шляться начнет.
— Так ведь еще не начал.
— Ой, Ладка, все мужики подлецы. А твой как?
— Покатались, до дома проводил.
— И не трахнулись?
— Нет, конечно.
— Че делается. Совсем баба дура.
— Я тебе уже говорила, у порядочной женщины может быть один муж и один любовник. Два — перебор.
— А если мужа нет, сколько любовников может быть?
— Сколько угодно.
— Слава тебе господи, в порядочных хожу. — Танька насмешливо посмотрела на меня и спросила:
— Не надоел тебе твой Аркашка?
— Надоел. Бросить бы его, заразу, да где еще так пристроишься? Не к Лому же на поклон. Давно жмется, и на роже написано: «Не потрахаться ли нам, дорогуша?»
— Не вздумай с Ломом вязаться. Подлюга. Аркашка надежнее.
— Вот и я так думаю.
— Засиделась ты возле него. Погулять надо. Пригрей Димку. Мальчик-то какой, а улыбочка!
Я махнула рукой.
— Машину хочу — «Волгу». Аркаша обещал.
— Ой, Ладка, — Танька головой покачала. — До чего ж ты на деньги жаднющая, прямо патология какая-то. Все тебе мало. Деньжищ у тебя — на всю жизнь хватит, а ты… сидишь возле Аркашки, на хрена он тебе сдался, старый черт? Плюнь на него, заведи мужика путного, бабьего веку осталось совсем ничего.
— Отстань, — сказала я. — У тебя мужики, у меня деньги.
Танька вдруг заерзала.
— Ты меня домой не отвезешь? Что-то беспокойство у меня. Правда не ограбили бы. — Как Танька по мужикам ни сохла, но барахло любила еще больше.
— Отвезу, — засмеялась я.
В машине Танька опять начала приставать ко мне:
— Мужа ты своего не любишь, Аркашку едва терпишь… Вышла бы замуж за хорошего человека, ребенка бы родила.
— Отстань, Танька, сама рожай. Ребенка мне еще не хватало…
— Ага, я уже родила.
Бывший Танькин муж был алкоголик, у их ребенка была болезнь Дауна, Таньку он даже не узнавал, но она его жалела и регулярно ездила к нему. Возле дома она тяжко вздохнула:
— Прямо боязно идти. Умеешь ты настроение испортить.
— Да ладно, ступай, цело твое барахло.
Я поехала домой, размышляя над Танькиными словами. И мужа я давно не любила, и Аркашка мне надоел, и денег я желала до судорог. Мой роман с деньгами начался давно и поначалу неудачно. Родители жили скромно, а я всегда мечтала о респектабельности, но по молодости дала маху: вышла замуж за актера. И ладно бы просто вышла замуж, а то ведь влюбилась, как кошка.
Было мне девятнадцать, училась я в пединституте, а Валерка, закончив театральное, прибыл в наш город вместе со своим курсом и дипломным спектаклем «Милый друг». Он играл Жоржа Дюруа и был так хорош, красив и сокрушительно нахален, что дух захватывало. После спектакля я потащилась к нему с цветами и таскалась до тех пор, пока он не созрел до понимания простой истины: лучше меня никого на свете нет. Через месяц он признался мне в любви, через три мы поженились. Жили у родителей, спали на кухне, квартира однокомнатная. Зарплата у него была копеечная, и плюс моя стипендия. А тут квартиру предложили. Заняли денег. Бились как рыба об лед. Валерка по деревенским клубам катался, я полы в поликлинике по вечерам намывала, и все равно ни на что не хватало. Получили квартиру, еще беда — мебель. Опять долги. Я чулки штопала и ревела, учеников набрала столько, что от музыки, даже хорошей, тошнило. А тут беременность. Валерка за голову схватился.
— Лада, куда нам ребенок? Как мы на мою зарплату проживем?
Решили подождать. Я слезами обливалась, а в больницу все-таки пошла. Но доконало меня не это. Как-то, возвращаясь с работы, влетела в троллейбус, денег не было ни копейки, в кошельке один ключ, но устала я страшно, спину разламывало, и решила рискнуть. А тут, как на грех, контролер, и народу всего человек десять. Вся кровь мне в лицо хлынула, я стояла ни жива ни мертва, а рядом парень, молодой, не старше меня, одет с иголочки, на пальце печатка грамм на пятнадцать, и губы насмешливо кривятся. Посмотрел на меня, купил билет и мне протянул. Я взяла. На остановке вылетела из троллейбуса, он за мной, крикнул:
— Эй, подожди, — и подошел вразвалочку. А я точно свихнулась.
— Сволочь! — заорала. — Сволочь.
И бегом домой, слезы по щекам размазываю, трясусь и сама себя ненавижу. Ни о чем, кроме денег, я уже думать не могла. А их не было.
Валерка не выдержал первым. Ходил измученный, нервный, злой, а потом как-то враз переменился, ласковый стал, все Ладушка да Ладушка. Я гадала, в чем дело, пока мне Танька глаза не открыла:
— Баба у него, торгашка. Лет на сто старше. Он на ее тачке разъезжает по доверенности, а она его после спектакля встречает и в ресторан. Хорошо устроился.
Я пошла взглянуть на торгашку. Выкатилась баба лет сорока пяти, толстая, некрасивая, лицо отечное, мешки под глазами, и смолоду, видно, красотой не блистала, а теперь и вовсе ей природа ничего от щедрот своих не оставила. Но пальто на ней было класс и сапоги тоже, и топала она в тех сапогах к собственным «Жигулям». Я опять ревела, не от обиды даже, а от жалости к Валерке, каково ему с такой жабой спать? Деньги… Ох как денег хотелось! Прикидывала, где бы заработать, и так и эдак, ничего не выходило. На мужиков не смотрела, воспитание не то, замуж девицей выходила, и Валерке изменять было стыдно, хоть он этого и заслуживал. Отметили мой день рождения, ухнув всю зарплату, а на следующий день Танька пришла.
— Муж где?
— В театре. Премьера сегодня.
— А ты чего не пошла?
— Не в чем. Одно платье приличное, я в нем три года хожу. Люди думают — униформа, за билетершу принимают.
— Так, — сказала Танька. — Хватит тебе пялиться на красивую рожу своего мужа. Завязывай. Пора зарабатывать деньги.
— В проститутки не пойду. Брезгливая я.
— Не ходи. Пойдешь в содержанки.
— Чего ты городишь?
Танька закурила и сказала очень серьезно:
— Ладка, мужик у меня есть… Нам такие деньги никогда и не снились. Я у него долго не продержусь, характер не тот, не умею я мужиками вертеть, а ты баба железная, ты его до нитки оберешь. А я помогу. Ну что?
Мы посмотрели друг на друга, и я сказала:
— Как ты меня ему подсунешь, дура? Придешь и скажешь, вот моя подружка, трахайте за деньги?
— По-умному сделаем. У меня и план есть.
— Какой план, Танька?
— Хороший план. В воскресенье придешь, познакомитесь.
Когда в воскресенье я увидела Аркашу, меня затошнило — старше меня лет на тридцать, достает мне до уха, хотя рост у меня не бог весть какой, плешивый, и рожа глупая-преглупая. Я улыбалась, вела себя скромно, к Аркаше выказывала интерес. На кухне шепнула Таньке:
— Да есть ли деньги-то у него, по виду — лопух.
— Есть. Что я, родной подруге свинью подложу?
Посидели мы втроем очень мило, и я Аркаше понравилась, он потом у Таньки про меня выспрашивал, а она, дурочкой прикинувшись, охотно отвечала. Мы не торопились, Аркаше я глаза не мозолила, виделись всего пару раз, но стараниями Таньки интерес ко мне поддерживался. Выбрали день, когда он должен был прийти, я явилась на час раньше, и Танька мне сказала:
— Ладка, муж у тебя актер, за пять лет кой-чему ты у него должна была научиться. Реви так, чтоб деревянного проняло.
И я заревела. Звонок в дверь, Танька открывать пошла, дверь в комнату распахнута настежь, Аркаша на пороге с цветочками, а Танька ему:
— Извини, ради бога, не до гостей сегодня.
Аркаша увидел, как мой бюст ходуном ходит от горьких рыданий, и в квартиру прошмыгнул.
— Что случилось? Почему Лада плачет?
Танька и из себя слезу выжала:
— Иди, Аркаша, не до тебя сейчас. — А он уже в комнате.
— Лада, что с тобой?
— Отстань от нее. Тут такая беда. Ей завтра за квартиру отдавать, собрали деньги, а у нее кошелек в троллейбусе украли. Мужу говорить боится, половина денег в долг. Ох, голова раскалывается, что делать, не придумаю.
Я реву еще громче, голову руками обхватив, а Аркаша бочком ко мне.
— Лада, не плачь, я помогу. Дам я тебе денег.
— Что ты болтаешь, а? — говорит Танька. — Как она тебе их вернет, что мужу говорить будет?
А Аркаша меня по коленочке гладит и ласково так говорит:
— Мы договоримся, Лада, договоримся.
На следующий день приехал ко мне в школу; я всю ночь на кухне книжку читала, чтоб с утра помятый вид иметь, вышла из учительской, головка набок, глаза опущены, а он мне конвертик.
— Вот, Ладушка.
Взяла дрожащей ручкой и сказала:
— Спасибо, Аркадий Викторович.
Через недельку он пригласил меня на дачу. Поехала. За свои деньги Аркаша хотел многого, и я старалась, как могла, ублажала. Однако и управляться с ним научилась быстро. Месяца не прошло, а я уже вертела Аркашей и так и эдак. На деньги был он жаден, но против моего напора устоять не мог. Стал интересоваться моей квартирой, к тому моменту было ясно, что никуда Аркаша от меня не денется, увяз, и я сказала правду. Головой покачал, посмеялся и похвалил:
— Хорошо, что не врешь.
Аркаша быстро шел в гору, а вместе с ним и я. Чуть что, грозилась бросить к чертовой матери. Поначалу он боялся, а потом понял: деньги я люблю до одури и никуда не денусь. Успокоился, ревновал больше для порядка, и как ни странно, а верил мне. И я к Аркаше привыкла. Хоть и противны были его потные ладошки, однако душа родная и дело общее; на свой лад я его даже любила.
Но и Танька была права — бабьего веку оставалось не так много, и возле Аркаши я явно засиделась. Хотелось моей душе чего-то. Потому и о Димке второй день думала, не то чтобы мечтала, а так, нет-нет да и вспомню, улыбнусь.
В понедельник он мне позвонил в школу. Начал путано:
— Лада Юрьевна, это Дима, мы с вами в четверг познакомились, у вас бензин кончился.
— Дима, — засмеялась я. — Неужели ты думаешь, что я тебя забыла? Откуда звонишь? Я через час заканчиваю, может быть, встретишь меня?
— Конечно, — а в голосе такая радость, кого хочешь умилит.
Он был на машине ярко-красного цвета. Ничего подобного я в жизни не видела.
— Неужели сам собрал? — ахнула я.
— Сам, — Димка даже покраснел от удовольствия.
— На такой красавице ездить страшно. — Я нахваливала машину и Димку и смотрела ласково, а он волновался и явно не знал, что со мной делать. Пришлось прийти на выручку.
— Дима, ты извини, я голодная, как волк. Может, заедем куда, перекусим?
Поехали в ресторан, сидим, друг на друга смотрим, разговариваем. Пришлось признать: Димка мне нравится. Есть в нем что-то такое, от чего сердце сладко ноет и душа поет. А он мне все «вы» да «вы».
— Дима, — говорю, — я что, очень старая?
— Нет, — испугался он.
— А чего ты мне все «вы» говоришь?
Он улыбнулся.
— Не знаю. Вы… ты… как королева… я думал, такие женщины только в кино бывают.
— Это все тряпки. Увидишь меня в халате, и я покажусь такой невзрачненькой, что смешно станет.
— Невзрачненькой? — улыбнулся он. — Это слово тебе не подходит.
На следующий день мы опять встретились, когда муж был в театре. Летела как на крыльях, смех, да и только. Катались весь вечер по городу, болтали, я улыбалась и смотрела по-особенному, а он мне на прощание руку жал. Забавно.
На досуге я поразмыслила и решила, что пора показаться ему в халате. Сама ему на работу позвонила. Фамилии его не знала, но дама я настойчивая, потребовала Димку, слесаря. Нашли.
— Дима, — голос у меня ласковый, медовый, — это Лада. Хочу тебя в гости пригласить. Как ты на это смотришь?
— А как же… — начал он и осекся. — Хорошо я на это смотрю.
— Адрес запиши, — засмеялась я.
Уже года два, как Аркаша мне квартиру купил, там мы с ним и встречались, не грех было ее разок использовать в свое удовольствие. Дима больше вопросов не задавал, пришел минута в минуту, с цветами, шампанским и конфетами. Я открыла в халате, сказала «привет» и чмокнула его в щеку. Он покраснел, его руки забавно дрожали.
— Как я тебе в халате? — спросила я, а он ответил:
— Лучше, чем в вечернем платье.
Мы сели за стол, выпили шампанского, о чем-то болтая. Я смотрела на Димку, и сердце у меня то колотилось со страшной скоростью, то замирало. Говорить о пустяках становилось все труднее. На словах спотыкались и торопливо отводили взгляды. Я так волновалась, что бокал опрокинула, залила шампанским Димкины брюки. Вскочила и за полотенцем кинулась:
— Извини, ради бога.
Он засмеялся:
— Ерунда.
Взял меня за руку, сердце у меня застучало где-то в горле, я посмотрела в его глаза и сказала:
— Димка, поцелуй меня, пожалуйста.
Больше мне ни о чем просить не пришлось. Любовник он был восхитительный: нежный и страстный, у любой женщины дух бы захватило. Три часа прошли как три минуты, пора было домой. Я украдкой взглянула на часы, хотела подняться. Он меня за руку схватил, потянул на себя легонько:
— Лада…
Я только улыбнулась и, махнув на все рукой, прижалась к его груди. Через час позвонила домой, муж из театра вернулся.
— Валерочка, — сказала, — я здесь на вечеринку забрела, припозднюсь. Ты не беспокойся, меня проводят.
И опять к Димке.
Поздно ночью, когда я торопливо одевалась, он подошел сзади, обнял и спросил тихо:
— Лада, это ведь все не просто так?
Я замерла на мгновение, повернулась к нему, испуганно посмотрела:
— Глупый, неужели ты сам не видишь?
— Я люблю тебя, — очень тихо сказал он, и я тоже сказала «люблю», а чего не сказать?
Расстались мы с трудом, часа два возле моего дома в машине сидели, раз двадцать начинали прощаться и вновь откладывали расставание еще на пять минут.
Весь следующий день меня трясла любовная лихорадка, к телефону бросалась, как голодная собака, коллеги смотрели с подозрением.
Димка позвонил в три, а у меня уже руки дрожали от нетерпения.
— Димочка, — пролепетала я едва слышно и только что не заревела.
— Лада, — сказал он, голос его дрожал. — Я сейчас приеду. Ты слышишь?
— Да, — ответила я, схватила шубу и бегом кинулась из школы.
Он подъехал через пару минут, не помню, как в квартире оказались…
И пошло… Ни о чем, кроме Димки, я уже думать не могла.
— Прорвало, — усмехнулась Танька, — досиделась. Завязывай с ним, а то Аркаша быстро узнает, оторвут башку твоему хахалю, и тебе достанется.
— Не узнает, — нахмурилась я.
— Хитрости в тебе нет. Чего ты с этим пацаном по городу таскаешься? Полно знакомых, донесут папуле, глазом моргнуть не успеешь.
— А ты не каркай, — разозлилась я, потому что Танька, конечно, была права.
— Слышь, Ладка, ты баба умная, но впечатлительная. Влюбляться тебе никак нельзя. Сгоришь.
Я только махнула рукой.
Прошло недели две. Димка меня, по обыкновению, встретил с работы, и мы поехали на квартиру. Все было как обычно, и ничто не предвещало грозы, пока он вдруг не спросил:
— Чья это квартира?
— Моя, — с легкой заминкой ответила я.
— Но ты ведь здесь не живешь?
Димке врать не хотелось, я подумала и сказала правду:
— Я тебе про папу говорила… Папы нет — есть любовник… богатый.
Сказала и тут же покаялась. Лицо у Димки пошло пятнами, он весь затрясся.
— Ты, ты… — Он стал задыхаться, слово произнести не может. Я заревела и рассказала историю своей жизни, красочно и жалостливо; он хмурился и кусал губы. Расстались мы в этот день как-то холодно, и я вся извелась. Но на следующий день он все же позвонил мне, от сердца отлегло, но не надолго. Димка стал задумчивый, странный, в глазах тоска. Через месяц после нашего первого свидания сказал:
— Лада, я не дурак, все понимаю… В общем, есть у меня возможность хорошо заработать… Не хотел я этого, то есть я хотел все сам… что-то я не то говорю… Если у меня будут деньги, ты его бросишь?
Я подумала, что не мешало бы мне всплакнуть, и всплакнула.
— Ты ничего не понял, — рыдала я. — Я тебя люблю, я тебя очень люблю.
Димка стоял на коленях, целовал мне руки и только что не плакал со мной.
— Лада, милая, я ведь хочу, чтобы у нас все было по-настоящему, я на тебе жениться хочу.
Эта мысль мне не понравилась.
— Димка, я ж на пять лет тебя старше!
— Ну и что? У меня мама на три года старше отца. Подумаешь! Лучше скажи, ты меня любишь?
— Люблю.
А еще через неделю мы лежали рядом, и Димка сказал:
— Глаза закрой.
— Зачем? — удивилась я.
— Очень ты любопытная.
Когда я открыла глаза, на моем животе лежал большой изумруд в оправе на длинной цепочке. Я ахнула, а потом испугалась.
— Где взял? — накинулась я на Димку.
— Купил, — пожал он плечами.
— Купил? — Я вскочила. — Откуда у тебя деньги?
— Заработал.
— Где, где ты мог заработать такие деньги?
Я разозлилась не на шутку. Димка отнекивался, а потом рассказал путаную историю о мужике, которому надо было срочно отремонтировать помятую машину. История выглядела подозрительно.
— Димка, — сурово сказала я, — ни во что не ввязывайся.
Он засмеялся, погладил мою грудь и спросил:
— Ты меня любишь?
— Конечно, люблю.
— Бросишь его?
— Брошу, только дурака не валяй.
Как Аркаша и обещал, машину я получила к двадцать третьему февраля. Надо было его отблагодарить, и я поехала к Аркаше в контору. Конторой именовали ресторан с дурацким названием «Ну, погоди». Придумал название сам Аркаша и страшно этим гордился. Ресторан был его легальным бизнесом и приносил ощутимый доход, здесь Аркаша проводил большую часть своего драгоценного времени, здесь строил замыслы и отсюда умело пакостил остальному человечеству.
Я припарковала машину, подкрасила губы и отправилась к дорогому другу. Было часа три, в зале пусто, за стойкой, развалясь с кошачьей грацией, сидел Генка Ломов, или попросту Лом. Был он ближайшим Аркашиным помощником по части пакостей, а здесь числился кем-то вроде администратора. Мозги Лома при желании можно было уместить в спичечный коробок, но подлец он был невероятный, и я предпочитала дружить с ним, как, впрочем, и все, с кем сталкивала его жизнь. Росту Лом был огромного, мускулатуру имел такую, что мог потягаться с некоторыми признанными звездами, рожу наглую и улыбку, как бриллиант в тридцать два карата. Был в Ломе особый бандитский шарм. К природным достоинствам странным образом приплелась любовь к гангстерским фильмам, оттуда Лом позаимствовал привязанность к дорогим костюмам, рубашкам с запонками, гладко зачесанным волосам и белому кашне. За белое кашне местная шпана его особенно уважала. В образ этот он вжился потрясающе, бабы по нему с ума сходили, и, когда по вечерам он вышагивал с ленцой по ресторану, сунув руки в карманы и насвистывая негритянский мотивчик, из всех углов неслись тихие бабьи стоны.
Несмотря на всю эту клоунаду, свое дело Лом знал хорошо, был крут, а если надо, то и беспощаден, боялись его до судорог. Аркаша Лома не любил, потому как рядом с ним выглядел сморчком, а чтоб в глаза помощнику взглянуть, голову запрокидывал чуть ли не на спину и злился страшно, но без Лома обойтись не мог и терпел его.
Генка увидел меня, блудливо улыбнулся и сказал нараспев:
— Ладушка.
— Привет, Ломик, — мяукнула я и подошла вплотную.
Он слегка раздвинул ноги, касаясь коленкой моей ноги, ухмыльнулся еще шире и только что не облизнулся. Я облокотилась на стойку — в таком ракурсе бюст мой выглядел сокрушительно. Лом воззрился на него и все-таки облизнул губы.
— Аркаша здесь?
— Ага. Вчера Косой был. Фейерверк устроил. Старичок наш убытки подсчитывает. Злой как черт.
— А ты чему радуешься?
— А мне что? Я считать не мастер. В школе двоечником был. Мое дело кулаками махать.
Лом посмотрел на свой здоровенный кулак с печаткой на мизинце и любовно его погладил. Я усмехнулась и еще чуть-чуть продвинулась вперед. Лом покосился на дверь Аркашиного кабинета, легонько меня по бедру погладил и опять пропел:
— Ладушка, красавица ты наша. Смотрю я на тебя, и челюсти сводит.
— А ты их разожми.
— Боюсь из штанов выпрыгнуть.
— А ты штаны-то сними, не стесняйся, что я, мужика без штанов не видела?
— Как же, мне Аркаша за тебя враз башку оторвет.
— Ну и что, она у тебя все равно только для красоты. Ты ж ею не пользуешься.
Он опять ухмыльнулся, спросил:
— Старичок тебе «Волгу» пригнал?
— Мне.
— Раскошелился, значит. — Лом снова погладил мое бедро. — Как он с тобой управляется, козел старый, такую бабу ублажить надо, а, Ладушка? Доведешь старичка до инфаркта. Перетрудится.
— Берегу я его, не балую.
Лом засмеялся.
— Стерва ты, Ладка.
— Конечно, стерва, а кто еще с вами, бандюгами, вязаться будет?
— И то верно, — согласился Лом. Тут дверь Аркашиного кабинета открылась, и он сам выкатился.
— Чего вы там шепчетесь? — Он нахмурился. Я подошла к нему и поцеловала в лысину.
— Спасибо за подарок.
Он подозрительно покосился на меня, потом на Лома и сказал:
— Идем, поговорить надо.
В кабинете я села на стол, распахнув шубу.
— Коленки-то убери, — досадливо буркнул Аркаша. — Войдет кто-нибудь.
— Ну и что? Иди сюда.
— Подожди. Вчера Косой был.
— Знаю. Лом сказал.
— Грозился.
— Подумаешь. Иди, я тебя поцелую.
— Да прикрой ты коленки, ну что за баба. Ух, глаза бесстыжие.
— Отстань, надоел.
— Надоел. Только и слышу. О чем с Ломом шептались? Думаешь, не видел, как он задницу твою оглаживал? Мужа тебе мало, а? Что ты перед ним титьками-то трясешь? Ведь просил, просил же…
— Да пошел ты к черту, — сказала я и направилась к двери.
— Подожди… Куда ты?
— Домой. Тошно мне от тебя. Приехала за машину спасибо сказать, а ты, как филин, ухаешь.
Аркаша подкатился ко мне колобком.
— Ладуль, кто у тебя на квартире был?
— Сдурел? — вытаращила я глаза.
— Вчера заезжал. Пустые бутылки из-под шампанского, накурено.
— Девичник устраивала.
— Врешь. Вижу, что врешь. Узнаю чего… Молодого захотелось, да?
— Захотелось, захотелось, — вздохнула я и стала в окно смотреть. — Ты бы, зануда, спасибо сказал, что я с тобой столько лет живу и ни разу тебе не изменила. Докаркаешься, начну таскать на квартиру кого попало.
— Я тебе потаскаю… — начал Аркаша, но закончить не успел, в комнату кто-то вошел и сказал:
— Привет, пап.
Обращение «пап» было так забавно, что я с любопытством оглянулась и замерла с открытым ртом: на пороге стоял Димка.
— Привет, — брякнула я и улыбнулась. Димка вытаращил глаза.
— Проходи, сынок, — засуетился Аркаша, взглянул на меня и недовольно буркнул:
— Иди отсюда.
Я выплыла из кабинета. В голове моей все перепуталось. Димка — Аркашин сын… А я-то хороша, могла бы поинтересоваться фамилией любимого, да и всем остальным тоже. Ситуация мне не нравилась. Что, если Димка сдуру все расскажет отцу? Прощай, денежки.
Я покосилась на Лома. Он все еще сидел за стойкой и мечтательно разглядывал потолок. На всякий случай его стоило пригреть. Я подошла и села рядом.
— Старичок не в духе? — спросил Лом.
— Не в духе. А кто это к нему пожаловал?
— Димка-то? Сын. То от папаши нос воротил, не желал знаться, а тут забегал. Папа понадобился. Аркаша взялся его натаскивать. Династия. А я вчера в театре был.
— О господи. Как тебя занесло?
— Мужа твоего хотел посмотреть. Любопытно. Красивый мужик.
— Ага. Ален Делон.
— Не знаю такого. Видать, не из наших.
— Видать, Ломик, видать.
— Все дразнишь? — пропел Генка.
— Дразню. — Я сунула руку под его пиджак, Лом ухмыльнулся, глаза стали маслеными, он обхватил меня коленками и шепнул:
— Сдурела? Увидят.
— Так нет никого.
Лом притянул меня поближе, зашептал горячо:
— Приходи ко мне, слышишь? Ты ж знаешь, как я тебя хочу. Как увижу тебя, выть хочется. Ну на кой черт тебе этот хрыч, а? Я тебя так ублажу…
— Ага, — хмыкнула я, — сам говорил: Аркаша голову оторвет.
— А ну его к черту.
Аркаша, легок на помине, выкатился из кабинета, а за ним Димка, полоснул меня взглядом и исчез за дверью. Аркаша потрусил к нам.
— Все обжимаетесь…
— Разговариваем, — ухмыльнулся Лом.
— Вижу, как вы разговариваете.
Я разглядывала его круглую физиономию, силясь отгадать, проболтался Димка или нет? Кроме обычного выражения ласковой глупости, на нем ничего не было.
— Это кто? Неужто сынок твой? — спросила я.
Аркаша нахмурился.
— Разглядела, кошка. Успела задницей крутануть.
— Не может быть у тебя такого сына. Откуда? Высокий, красивый.
— В отца, наверное, — хмыкнул Лом и тут же добавил:
— Ну, пошутил…
— А Ломик прав, — мяукнула я, — наставила тебе рога лет двадцать пять назад дражайшая половина.
— Ты сына не трожь, — грозно сказал Аркаша, и выглядел он при этом страшно забавно. Лом фыркнул и отвернулся, а я ресницами взмахнула пару раз, в глаза дурнинки напустила и сказала ласково:
— Сынок у тебя, Аркаша, красавец и на тебя похож. Что-то есть, правда. Глаза, да, Ломик?
— Точно. И волосы. — Лом радостно хрюкнул и на Аркашу покосился, а тот на меня.
— Ты на сына не смотри, слышишь? Я серьезно. Он парень молодой, кровь горячая, а ты своей задницей так накручиваешь, аж ресторан ходуном ходит. Чего ты вообще сюда приехала, я что, звал?
— Нет. Теперь и позовешь, не приду. — Сделав свирепое лицо, я направилась к выходу. Здесь меня Аркаша и перехватил.
— Ладушка, ну прости, Косой достал, ты с Ломом обжимаешься, Димка тебя увидел, неловко перед сыном. Ты бы поскромнее. Ну чего из юбки-то вылазить, а? Он мать любит, а ты… Ходишь точно кошка. Неудобно.
— Утомил ты меня, Аркаша, — сказала я. — На тебя не угодишь. То дай поглажу, то коленки убери, то соскучился, то не звал. Пошлю-ка я тебя к черту. Подумай на досуге, чего тебе от меня надобно, и позвони.
Одно было хорошо: Димка промолчал. Следовало его найти и поговорить. Аркашин домашний телефон я знала и воспользовалась им. Трубочку сняла матушка, ласково со мной поговорила и Димку позвала.
— Дима, — голосок у меня стал тоненький, аж звенит, — нам встретиться надо. Приезжай.
— Нет, — отрезал он, а я заплакала.
— Приезжай.
— Не жди, не приеду, — и повесил трубку.
Где не приехать, приехал. Правда, часа через два и во хмелю. Глаза мутные, смотрел исподлобья, прошел, сел на диван. Я пристроилась в ногах, за руки его схватила и сразу реветь. Он горестно помолчал, погладил меня по волосам и сказал:
— Знаешь, как тебя мать зовет? «Отцова сука».
Положим, с их маменькой у нас старые счеты, но говорить ей так все же не следовало.
— Пусть зовет как хочет. Я люблю тебя.
— Господи, Ладка, ты и отец. Не могу поверить. Скажи, все это время ты и с ним…
— Нет, — зарыдала я, тряся головой. — У нас с ним давно ничего нет. Старенький он стал, не до того…
Димка дернулся и рявкнул:
— Замолчи, замолчи, слышишь…
— Дима, мальчик мой, — зарыдала я еще громче. — Чего ты себе душу-то рвешь? Ну случилось и случилось, что же теперь?
— Ничего ты, Ладка, не понимаешь. Как я тебя в дом приведу, отцову суку, как?
«Так и не надо», — очень хотелось сказать мне, но это было не к месту, а ничего другое в голову не шло. Я стала Димке зажимать рот губами, чтоб помолчал немного, потом начала торопливо расстегивать его штаны.
— Перестань, — сказал он, но не убедил меня, и кончилось все так, как я и хотела.
Мы лежали обнявшись, Димка оглаживал мою грудь.
— Поговорю с отцом. Побесится и простит. Мать жалко, конечно, а что делать?
Мне это очень не понравилось.
— Подожди, Дима, я сама с ним решу. У меня лучше получится. Ты только не торопи меня. Я все сделаю, вот увидишь, все хорошо будет. Димка начал возражать, но я от его губ переместилась вниз, и его хватило минут на десять, потом он про Аркашу забыл, сладко постанывал, шептал «Ладушка» и в конце концов со всем согласился.

* * *

Из круиза я вернулась в начале мая. Позвонила Таньке. Она прибежала за подарками, ну и барахло посмотреть, само собой.
— Ладка, загар — убиться можно, выглядишь — класс. Аркаша тебя заждался, дни считает. Когда, говорит, Ладуля приедет? Ты ему звонила?
— Завтра, — отмахнулась я. — Танька, как тут Димка?
— А что Димка? Хорошо. Бабу завел. Во-вка рассказывал. Студенточка какая-то, говорит, ничего. Конечно, с тобой ей и рядом не стоять, но девахе девятнадцать годков, сама понимаешь. Вовка говорит, он ее из института встречает, к себе домой приглашает. Любовь. Мужик-то, что я говорила, цел. Хошь, посватаю?
— Отстань.
— Да на хрена тебе Димка? Свет в окошке. Добро бы дело. Мой вон, стервец, пропадал три дня, говорит, машину новую обмывал, чай, с бабами шарахался. Все они козлы… Я своего поперла. Прибегал мириться, в ногах валялся. К себе больше не возьму, пусть с мамашей живет, недоумок.
— А чего вообще держишь?
— Как не держать? Привыкла, жалко. Опять же, пропадет без меня. Ну какой из него бандит, его курица облапошит. Одно слово — недоумок. Лом про тебя спрашивал, говорит, скучает.
— Он все и подстроил, подлюга. Я его достану.
— Не связывайся с ним, себе дороже.
С Ломом все-таки надо было разобраться, Димку я ему ни в жизнь не прощу. Приехала я как-то в контору, в баре Пашка сидел, по части где чего достать — первый человек. Я к нему подсела. Пашка улыбался, меня разглядывал, и я улыбнулась, ласково так, и попросила:
— Паш, наручники достань.
— Наручники? — вытаращил он глаза. — Зачем?
— Да в кино один прикол видела, хочу папулю порадовать.
Пашка хмыкнул:
— Ясно. Достану.
— Когда?
— Да завтра приходи, принесу.
Принес. Тут и Аркашка весьма кстати в Москву собрался, проводила я его — и в контору. Утро, народу ни души, Лом с мужиками в подсобке резался в карты. Я вошла и заулыбалась с порога.
— Привет, мальчики.
Лом оглядел меня с ног до головы, облизнулся и пропел:
— Ладушка…
— Ломик! — Я подошла поближе, чтоб он мои коленки чувствовал, колыхнула бюстом и сказала:
— Аркаша уехал, а мне деньги нужны.
Лом ничего спрашивать не стал, молча бумажник протянул. Я денежки отсчитываю, он как раз партию доигрывал и говорит:
— Бери все.
Я и взяла. А чего не взять, если дают? Бумажник вернула.
— Спасибо, Ломик, — говорю ласково, — Аркаша приедет, отдаст.
И пошла. Лому карты враз неинтересны стали. Догнал он меня в коридоре.
— Ладушка.
Я у стеночки встала, улыбаясь. Лом подошел, руками в стенку уперся возле моих плеч, посмотрел шалыми глазами. Я бюстом еще разок колыхнула, так, для затравки, и мурлыкнула:
— Руки убери, увидит кто.
— Да нет никого, — шепнул он, обхватывая меня своими ручищами. — Ладушка, давай по-хорошему, а? Поехали ко мне, думаешь, я хуже Димки? Да я тебя так ублажу… а, Ладушка?
И сразу ко мне под подол полез, рожа стала багровая, руки потные, а я коленочку к его бедру прижала.
— Поехали, — хрипит.
— Аркаша узнает, — шепнула я, а сама ему шею нализываю.
— Да черт с ним, поехали.
— Да подожди ты, мужики увидят.
— Я им башки враз поотшибаю, не бойся.
— К тебе не поеду. Ко мне приезжай.
— Когда?
— Часа через два.
— Да я свихнусь за это время.
— Ничего, в самый раз будет.
Лом все-таки меня выпустил, я подол одернула и бежать.
Через два часа он явился, с шампанским, шоколадом, жратвой на целую роту, а самое главное, с букетом роз. Все-таки Лом мужик забавный. Я встретила его в пеньюаре, грудь под кружевом выглядела весьма эротично. Он затрясся и сразу полез ко мне.
— Да подожди ты, господи, — разозлилась я. Взяла его за руку и потянула к тахте. Лом, как на учениях, за две секунды пиджак с рубашкой стянул и меня глазами жрет, за штаны принялся, но я его остановила:
— Подожди, я сама. Ложись.
Он бухнул свои сто килограммов на тахту, ножки слегка подогнулись, а пол затрясся. Я сняла пеньюар, Лом только охнул. Торопиться я не стала, попросила:
— Руки откинь назад.
— Зачем? — удивился Лом.
— Узнаешь, — шепчу я.
Он руки за голову закинул, а у меня уж все заранее приготовлено: наручники за трубу от батареи продернуты и подушечкой прикрыты. Я щелкнула наручниками, а Ломик удивился:
— Зачем?
— Мне так больше нравится.
Он хмыкнул, повел шалыми глазами:
— Выдумщица.
Ломик лежал в наручниках, а я с него снимала штаны. Не спеша. Он поскуливать начал и спину поднимать. А я ноги ему нализывала. Добралась до левой щиколотки, ремешком ее зацепила и привязала покрепче к ножке тахты. И по правой ноге поехала. Лом сначала выл, потом заорал:
— Ладка, иди ко мне, слышишь?!
— Сейчас, — ответила я ласково.
Зацепила вторую ногу, нежно поцеловала его в пупок и спрыгнула с тахты на пол, подняла с пола пеньюар. Ломик глаза выпучил. — Отдыхай, сокол, — сказала я. — Съезжу в контору, мужики тебя освободят, узнаешь, как перед народом без штанов лежать.
Лом ни грозить, ни уговаривать не стал. Глазами полоснул, кадыком дернул и спросил:
— За этим звала? Рожа у него была — страшнее не придумаешь. Я почувствовала настоятельную потребность обдумать ситуацию, затопталась по комнате, время тянула. Над мозгами Лома можно потешаться сколько угодно и дразнить его этим бесконечно, но вот мужское достоинство задевать не следовало. Ни в жизнь не простит. Я покосилась на Лома: глаза горят, челюсти сжаты… Самое невероятное — он все еще хотел меня. Я подошла ближе, а он почувствовал что-то, хрипло позвал:
— Иди ко мне, быстро, ну?
— Уйдешь тут, как же, — досадливо сказала я и у него между ног устроилась. Темперамент у Ломика будь здоров: не Аркаша, не муж и не Димка. Лом стонал, я повизгивала, одно слово: зоопарк. Я ему грудь целую, а он ко мне тянется, орет:
— Развяжи мне ноги, твою мать, неудобно…
Пришлось развязать. Он стиснул ногами мою задницу, ноги у него железные, я только охнула. Волосы мне на глаза падают, воздуха не хватает, Лом весь в поту, нижняя губа в кровь искусана.
— Сними, наручники, — просит, — я тебя приласкаю.
Словечко показалось мне двусмысленным, я на его лицо воззрилась, силясь отгадать, какой пакости от него следует ждать, а у него глаза мутные, губы свело, видно, не до пакостей сейчас человеку.
— Да сними ты эти наручники, черт тебя дери, без рук кайф не тот.
Я решила рискнуть, сняла их и в угол бросила. А Лом на меня кинулся, как стая голодных волков. Неутомимый у нас Ломик.
Уже поздно вечером мы сидели на кухне. Я пила шампанское, Лом стакан водки хватил, усадил меня к себе на колени и запел:
— Ладушка, красавица моя, ну что, ублажил?
Я поцеловала его, похвалила за старательность, а он сказал:
— Нам с тобой друг друга держаться надо. Слышь, Ладуль, я серьезно. Мало ли чего с Аркашкой… Кто у дела будет? Я, может, мозгами не очень, ну так и не лезу, а ты баба умная. Ладушка, я ведь знаю, Аркаша без тебя шагу не сделает, ты у него первый советчик, все дела знаешь. А я в этой бухгалтерии ни черта не смыслю. Давай дружить. Мы вдвоем с тобой таких дел наворотим, все деньги наши будут, а, Ладуль?
— Чего это ты Аркашу хоронишь? — удивилась я.
— Так давление у него. Жаловался.
— Кого ты слушаешь? Он нас с тобой переживет.
— Да на черта он нам, козел старый. Не надоел он тебе? Ты подумай, Ладуль, ну чего этому черту все: и баба такая, и деньги. Инфаркт я ему мигом устрою, ты только шепни.
Слова Лома меня слегка настораживали: эдак он завтра вспомнит, что тут нагородил, и с перепугу голову мне оторвет. Надо было что-то придумать.
— Ломик, — я время тянула, целовала его и грудью терлась, — скажи мне слова.
— Какие?
— Ну, какие мужчина женщине говорит.
И Лом сказал. Слов пятнадцать, десять из них порядочная женщина даже мысленно повторить не сможет. Я покраснела, а Лом заржал.
— Ладушка, радость моя, я ведь по-хорошему с тобой хочу. Поженимся, все деньги наши будут, слышь? Я ведь знаю, ты баба честная, сколько лет с Аркашкой жила и ему не изменяла, я ж приглядывал. А Димка, понятное дело, что ж тебе была за радость со стариком… Со мной все по-другому будет. Ты, может, думаешь, я бабник? Да на хрена они мне, ну лезут, суки, лезут, я ж один живу. Почему я до сих пор не женился, а? Я тебя жду, век свободы не видать, если вру. Слышишь, Ладушка?
— Слышу, — вздохнула я.
— Так что скажешь?
— Считай, я в деле. Только вот что, горячку не пори, здесь по-умному надо… Я к делам присмотрюсь получше, вникну, чтобы разом все к рукам прибрать.
— Хорошо, Ладуль, как скажешь.
— И от меня подальше держись, — попробовала я внести ясность. — Аркаша не дурак, смекнет, в чем дело.
— Понял, — кивнул Лом. — Завтра увидимся? Приезжай ко мне, слышишь?
— Ломик, хочешь дело делать, о сексе забудь, — наставительно сказала я.
— Как забыть, — ужаснулся он, — ты что, Ладушка, да на черта мне тогда и деньги?
Да, трудно было говорить с распаленным страстью Ломом.
— Надо поосторожней, меня слушай, скажу можно, значит, можно. Понял?
— Завтра, да? — спросил Лом, заглядывая мне в глаза.
— С ума сошел? Ты меня вообще-то слышишь?
— Но сегодня время-то еще есть?

* * *

На следующий день я в Вовкиной квартире металась, как зверь в клетке. Ждала Димку. Вовкина мать была на даче, Вовка меня привез и за другом уехал. Я ждала, руки ломала. Услышала, как дверь хлопнула, потом Димкин голос. Я вышла, он меня увидел, в лице переменился, Вовка потоптался и сказал:
— Ну, это, пошел я, — и исчез за дверью, а Димка мне:
— Зря ты, Лада, ни к чему…
Хотел уйти, а я в рев и в ноги ему.
— Димочка, подожди, прошу тебя. Пять минут. — Он стоит, на меня не смотрит, а я реву еще больше. — Димочка, я ведь знаю, женишься, ты ко мне не придешь. Простимся по-хорошему, ведь на всю жизнь прощаемся. Люблю я тебя, Дима, пожалей меня…
Я ему руки целовала, а он губы кусал, попросил жалобно:
— Лада, пожалуйста, не надо. Тяжело мне.
— Димочка, последний раз, последний раз…
Он хотел меня поднять, а я ему в шею вцепилась, потянула за собой на пол, торопливо целуя.
— Возьми меня, — попросила, срывая одежду.
Куда мужику деваться?
Обоих трясло, лежали обнявшись, я глаза открыть боялась. Димка меня поцеловал и шепнул тихо:
— Пошли в Вовкину комнату.
Время пролетело, я и в себя не успела прийти.
— Уходить мне надо, — тихо сказал Димка, я обхватила его за плечи и попросила:
— Еще полчасика, и пойдешь.
Часы пробили одиннадцать. Тут уж я сама ему сказала:
— Иди, Дима, поздно, — отвернулась, слезы глотаю. Он ко мне прижался:
— Лада, уйду в двенадцать.
Не ушел. Только в четыре утра поднялся, стал одеваться.
— Ты ее не любишь, — сказала я, сидя в постели. — Зачем жизнь себе и мне калечишь? Ты меня любишь.
— Люблю, — вздохнул он. — Только теперь не переиграешь.
А я на нем повисла, зашептала жарко:
— Давай уедем вдвоем, слышишь?
— Господи, Лада, сегодня ж свадьба, гостей до черта. И Светка.
— Что Светка? Ее тебе жалко, а меня нет? Неужели жизнь свою погубишь, для того чтобы какие-то балбесы на твоей свадьбе напились, наелись? Уедем, Дима, на юг, пусть тут без нас разбираются. Вернемся через месяц, все поутихнет. Вместе жить будем.
— Лада, — Димка встал на колени, в плечи мои вцепился, — поклянись, что отца бросишь.
— Брошу, Димочка, — торопливо закивала я, — брошу, с мужем разведусь, ребенка тебе рожу, все сделаю, что захочешь, только поехали.
— Едем, — сказал он. — Машина под окном.
— К Таньке надо, денег занять.
Танька поначалу обалдела, принялась орать, но быстро выдохлась и рукой махнула, дала денег. Я изловчилась и мужу позвонила, так чтобы Димка не слышал. Не помню, что ему плела. Валерка первый раз в жизни на меня наорал, а я трубку бросила.

* * *

На следующий день я сидела в машине рядом с конторой. Наконец увидела, как Димка из ресторана вышел с большой сумкой. По виду тяжелой. Бросилась к нему.
— Димочка…
— Лада, — сказал он, обняв меня, — мне ехать нужно, через час мужики ждут, дело важное.
— Так через час, — я села к нему в машину, обняла и стала целовать.
— Лада, завтра, слышишь… — прошептал он.
— Димочка, мальчик мой, два дня не виделись, извелась вся. Поехали на полчасика к нам, успеешь…
К этому моменту я уже голову на его коленях пристроила.
— О, черт, поехали, — простонал он.
Оставили машину возле дома, сумку Димка взял с собой, я к нему прижималась, тряслась от нетерпения. Он оставил сумку в прихожей, я схватила его за руку, торопливо потянула к постели.
— Димочка.
Орала я под ним, словно меня резали, а сама прислушивалась. Димка на часы взглянул, поцеловал меня.
— Пора, Ладушка, опаздываю. До завтра, слышишь?
Торопливо оделся, а я в постели лежала, смотрела на него и улыбалась. Потом пошла провожать. В прихожей Димка хватился сумки, а ее нет.
— Лада, сумка где? — спросил он испуганно.
— Сумка? — удивилась я. — Не знаю. Ты ее из машины брал?
— Лада, я с сумкой был.
— Да здесь где-нибудь, поищем.
— Лада, — Димка вдруг побледнел, посмотрел на меня, а я стала по углам шарить.
— Давай в машине проверим, — предложила я, — может, там оставил?
— Нет.
— Да что ты из-за нее так расстраиваешься, куплю я тебе сумку, чего ты?
Димка пошатнулся, глазами повел и пошел к двери.
— До завтра, — зашептала я и на его шее повисла.
— До завтра, — пошевелил он белыми губами и ушел.
Вечером мы сидели с Танькой на кухне, от страха у меня зуб на зуб не попадал.
— Догадается Аркаша. План твой дурацкий…
— Дурацкий, а сработал. Отовремся, не боись. Ты под Димкой лежала, сумку спрятать не могла. А кто в квартиру входил, неизвестно. И был ли кто, и была ли сумка. Стоим насмерть.
Услышав звонок в дверь, я в стол вцепилась, Танька полоснула меня взглядом:
— Смотри, Ладка, — и пошла открывать.
В кухню влетел Аркаша.
— Димка где? — рявкнул зло.
— Нет его, — ответила я, — завтра быть обещал. А чего?
— Чего? Или не знаешь?
— Не знаю, — нахмурилась я, чувствуя, как бледнею. — Аркаша, что с Димкой, говори.
— Стервец, мать его, курьером послал, с деньгами… Ни его, ни денег, как в воду канул…
Я за сердце схватилась.
— Аркаша, Димка не вор, что-то случилось…
Аркаша бухнулся на стул.
— Не дурак, понял. Ох, господи.
— Да жив ли он? — ахнула я.
— Не каркай, — вскинулся Аркаша. — Жив, не жив, за такие деньги и его и меня зарежут. Удружил сынок.
— Боже мой, — слезы по моему лицу катятся, зубы стучат, — да что ж ты сидишь-то? Димку спасать надо, деньги собирать. Попроси отсрочку, слышишь? Заплатим с процентами, пусть подождут. Аркаша, делать что-то надо. Машину, квартиру продавать, помоги, слышишь? Без всего останусь, а деньги соберу. Танька, поможешь?
— Да что ж я, зверь, что ли? Помогу. Соберем. Да ты что сидишь? — накинулась она на Аркашу. — Двигаться надо, выручать парня.
— Убить бы его надо, — тяжко вздохнул тот.
— Что болтаешь, что болтаешь? — заорала Танька. — Убить. И убьют, если пнем сидеть будешь. Соберем деньги, заплатим, потом разберемся. И у меня на черный день есть.
— Танька, спасибо тебе, — еще больше заревела я. — Век помнить буду.
— Свои люди, сочтемся, — ответила она.
Ночью позвонил Димка, голос дрожал.
— Лада, плохи мои дела. Спрятаться надо.
— Димочка, — торопливо начала я, — все знаю, Аркаша был… Где ты? Я за тобой приеду.
Кинулась к нему со всех ног. Димка вышел ко мне, бледный, лицо отрешенное. В машину сел, я к нему прижалась, за руки схватила.
— Мальчик мой, не бойся, соберем деньги. Я тебя сейчас спрячу, ни одна живая душа не найдет.
— Лада, ты меня любишь? — спросил он, как-то странно глядя.
— Люблю, очень люблю, — заверила его я.
— Если уехать придется, поедешь со мной?
— Поеду, хоть на край света поеду. Не переживай, все сделаем, с отцом говорили, Танька поможет, соберем.
Ни машину, ни квартиру мне продавать не пришлось. Аркаша деньги нашел, обо всем договорился, в чем я ни минуты не сомневалась. Димку простили, с уговором, что он навсегда отойдет от дел. Оно и к лучшему. Аркаша через неделю ко мне приехал.
— Знаешь, где он? — спросил устало.
— Знаю.
— Пусть возвращается.
— Аркаша, — запела я, кинулась ему на шею, он меня по заднице погладил.
— Эх, Ладка. Ну на что он тебе? Оставил отца без штанов. Я теперь весь в долгах… Сколько ж надо горбиться, чтобы все вернуть.
— Аркаша, — грозно сказала я, — не греши, сын он тебе. Сын, а деньги — тьфу, наживешь. И не прибедняйся. Тебя потрясти, много чего интересного вытрясешь.
— Что хоть случилось-то? — минут через пять спросил он.
— У него спрашивай. Я не знаю. Не до расспросов было, парень едва живой.
В тот же день я съездила за Димкой. Он пошел домой мать успокоить, ну и, само собой, от отца нагоняй получить. Через неделю опять на станцию техобслуживания устроился, и все помаленьку утряслось.
— Ты чего отцу соврал? — как-то спросила я.
— О чем?
— О сумке.
— Я правду сказал: потерял. Так и было.
— Вот я и спрашиваю, зачем соврал, почему не сказал, что у меня в тот день был?
— Тебя-то зачем во все это впутывать? Ни к чему.
— Где же эта сумка? — удивилась я.
Димка посмотрел как-то туманно, пожал плечами.
— Не знаю.
Аркаша деньги давать перестал, сославшись на долги. Димкин заработок был смехотворным. Ворованные деньги мы с Танькой разделили, но трогать опасались. Жить на зарплату было невесело. Димка все на меня поглядывал, задумчивый какой-то стал.
— Лада, плохо тебе со мной?
— Дурачок, мне с тобой так хорошо, что словами не скажешь.
— Может, мне другую работу подыскать?
— Замолчи, все у нас есть, проживем.
Тут я, конечно, лукавила. Без денег было туго, и вообще жизнь не радовала. Разумеется, Димку я любила, но находиться под чьим-то неусыпным контролем двадцать четыре часа в сутки утомительно. К тебе приглядываются, присматриваются, а ты чувствуешь себя едва ли не преступницей. В общем, отсутствие доверия больно ранило мою душу.
Танька проявила понятливость. Уселась на диване, уставилась в угол, потосковала, сказала с тяжким вздохом:
— Да. Невесело.
— Куда уж веселее, — разозлилась я, садясь рядом.
— Обидно, — кивнула подружка, — баксов черт-те сколько, а ведь не попользуешься…
— Молчи уж лучше.
— На меня-то чего злиться? — Танька опять вздохнула. — Что, Аркашка денег не дает?
— Не дает. Говорит, сынок по миру пустил.
— Врет.
— Конечно.
— Это он тебя выдерживает, мол, затоскует Ладушка без денег и ко мне вернется.
— Еще чего… Я Димку люблю.
— Да я знаю, знаю… А я вчера у Петрушина на даче была. У художника. Я тебе про него рассказывала?
— Рассказывала, — проворчала я.
— Уехал он в Германию…
— Скатертью дорога…
— А дачу, значит, мне оставил. То есть на время, конечно, покуда не вернется. Присматривать… ну и попользоваться…
— У тебя что, дачи нет?
— Такой, может, и нет. В подвале за шкафом стена отодвигается, веришь? И там помещение, большое. А из него еще ход, подземный. Метров пять, выходишь за огородом. Скажи — класс?
— Глупость какая, — покачала я головой. — Подземный ход дурацкий, на что он тебе?
— Ну… — туманно как-то сказала Танька. — Интересно. Дом старый. Вадим, то есть художник-то, говорит, что здесь молельня была, какие-то сектанты собирались, вот и нарыли. Врет, поди… А все равно занятно… Хочешь взглянуть?
— Не хочу, — хмуро ответила я.
— Настроение плохое, — кивнула Танька, — я понимаю. Аркашка подлец, и, по справедливости, его бы наказать надо.
— Надо, — усмехнулась я.
— Для Аркашки самое большое наказание — бабок лишиться.
— Лишился он бабок, и что? Нам-то от этого радости мало, коли даже попользоваться не можем.
— Моральное удовлетворение, — пожала Танька плечами. — Опять же, время придет — попользуемся.
Я подозрительно покосилась на нее. Танька помолчала немного, мечтательно глядя в угол, и сказала:
— Я как этот подвал увидела, так всю ночь не спала. Все думала, до чего ж место идеальное.
— О господи, — вздохнула я. — Для чего идеальное, картошку хранить?
— Не-а. Вот, к примеру, мы бы решили кого-нибудь похитить с целью выкупа. Лучшего места, где человека держать, просто не придумаешь. Искать будут, не найдут.
— И кого ты похищать собралась? — усмехнулась я. — Аркашу?
— Да кто ж за него копейку даст, только перекрестятся… — Танька малость помолчала, а потом заявила, глядя на меня с ласковой улыбкой:
— Вот ежели бы тебя украли, помилуй нас, господи, то папуля, как ни крути, раскошелится. Не может он забыть твоих прелестей, тоскует…
Я кашлянула и сказала недоверчиво:
— Чего ты городишь? Кто меня украдет, и на кой черт?
— А мы и украдем, то есть похитим. С целью выкупа. У меня и план есть.
— Ты, Танька, дура, прости господи. Да нам башку оторвут.
— Ну, по сию пору не оторвали, может, и доживем до старости… Скучно, Ладушка, и подлеца Аркашку наказать бы стоило…
— Танька, — укоризненно сказала я, — похищение с целью выкупа — самое опасное преступление. В том смысле, что на каждом этапе завалиться проще простого…
— Так мы ж не дуры какие… Прикинь. Ты отбываешь на дачу и сидишь там тихохонько. Ночью вполне можешь на улицу выйти, воздухом подышать. Замок на двери висеть будет, а ты потайным ходом. А днем в подвале посидишь, наберешь книжек побольше. Ты ж читать любишь…
— Да не в этом дело, — поморщилась я. — Требование о выкупе как-то надо передать. Твой голос узнают, а брать в дело третьего — опасно.
— А и не надо никакого третьего. Письмецо напишем старым анонимным способом: вырежем буковки из газетки и на бумажку наклеим. Ты, кстати, и займешься, делать тебе в подвале все равно нечего.
— Глупость несусветная… Ну ладно. Допустим, письмо составили, и Аркаша заплатить решил. Деньги надо как-то получить. Аркаша за копейку удавится. Значит, за деньгами приглядывать будут, и мы, две умницы, сгорим во время передачи.
— Еще чего, — фыркнула Танька, — может, Аркаша и не дурак, но и мы не вчера на свет родились. Поставим условие, что деньги передаю я.
— Допустим. Но за тобой следить будут.
— А мне что? Лишь бы им в радость. К нашей помойке мусорка подъезжает ровно в восемь.
— Чего? — не поняла я.
— Мусороуборочная машина, — терпеливо пояснила Танька. — Никогда таких не видела? Далее она следует по проспекту до пересечения с улицей Погодина. Там прихватывает последние контейнеры. Я сегодня за ней покаталась. На Погодина она приезжает где-то в 9.45. Улавливаешь?
— На что тебе мусор? — запечалилась я. — Чем у тебя вообще голова забита?
— Ладно, ты без денег нервничаешь, оттого туго соображаешь. В письме напишем, чтоб деньги упаковали в кейс, который, само собой, повезу я. Кейс надо оставить в контейнере на улице Погодина, где-то в 9.40. Подъезжает мусорка, контейнер забирает и далее следует на свалку. Мальчики Аркаши следуют туда же. Если и смогут кейс найти, то, само собой, уже пустой. Пусть голову ломают, куда и как деньги по дороге ушли. Кстати, сегодня шофер с этой самой мусорки завтракать заезжал, в кафешку на Савельевской. Народу там всегда тьма, машины впритык стоят. Жует дядька не торопясь, где-то с полчаса. Аркашины мальчики потоскуют, к тому же со стороны все это выглядит подозрительным. Когда и в какой момент деньги из-под носа увели, сообразить будет трудно. Я засмеялась.
— Так… Ты, конечно, прихватишь второй кейс. Пустой выбросишь в контейнер, а с денежками спокойно махнешь домой?
— Конечно.
— А если проследят? — напомнила я.
— Но не до двери квартиры. У меня соседка в отпуск уехала, ключ от своего жилища мне оставила. Зайду к ней, оставлю деньги, пусть полежат маленько…
— Кейс у тебя в руках заметят, — нахмурилась я.
— Повешу мешок на шею, плащ надену, белый, трапецией. По дороге деньги из кейса придется быстренько в мешок переложить. Купюры надо требовать крупные, чтоб долго не возиться. Парни близко подкатить не рискнут, так что при известной ловкости провернуть это нетрудно…
— Они могут проверить кейс после того, как ты бросишь его в контейнер, — сказала я.
— Вряд ли, опасно.
— Его может увидеть шофер мусорки.
— Рискнем. Хотя контейнером он особо не интересуется.
— А если Аркаша заявит в милицию?
— Это тоже вряд ли… Врагов у него полно, он гадать начнет, кто из них ему свинью подложил.
— Он может не дать ни копейки… — нахмурилась я.
— Как же… слабо старичку. Любовь, она дорогого стоит, а последняя и вовсе бесценна. Раскошелится.
— А я что рассказывать должна?
— Шла по улице, подскочили двое, затолкали в машину, глаза завязали, куда-то привезли. Держали вроде бы в подвале, еду приносили, когда свет выключали, на пол ставили. Потом в масках вошли, опять глаза завязали, вывели и в машине повезли куда-то. Велели до ста сосчитать. Повязку сняла, сижу на скамейке в парке Пушкина. Времени продумать всякие детали у тебя будет сколько угодно. Ну?
— Исключать милицию нельзя, — покачала я головой.
— Аркаша будет держать меня в курсе. Перепугается, гад, наболевшим начнет делиться.
— Засыпаться — раз плюнуть.
— Рискнем, — хмыкнула Танька. — В случае чего скажешь, что пошутила. Приласкаешь папулю, никуда не денется, простит.
— Меня — возможно, но не тебя.
— Моя идея — мой риск.
— Когда-нибудь мы доиграемся, — вздохнула я.
— Дуракам везет, — хохотнула Танька.
— Как ты мне сообщишь, что на скамейке в парке пора объявиться?
— На даче телефон есть. Позвоню. Ты сядешь на автобус и приедешь. Не зря говорят: все гениальное просто.
Мы посмотрели друг на друга сначала усмехаясь, потом растянули губы шире, а после и вовсе принялись хохотать.
— Ну? — хмыкнула Танька.
— Заметано, — ответила я.