Новые сообщения Нет новых сообщений

Наш мир

Объявление

Добро пожаловать на форум Наш мир!

Информация о пользователе

Привет, Гость! Войдите или зарегистрируйтесь.


Вы здесь » Наш мир » Зарубежные книги » Сесилия Ахерн - Волшебный дневник


Сесилия Ахерн - Волшебный дневник

Сообщений 21 страница 27 из 27

21

Глава двадцатая
Хозяйка дома в кладовке с порошком какао

Заснула я после всего происшедшего лишь под утро. Укрывшись под подбородок одеялом, замерев от ледяного страха, я подпрыгивала на кровати каждый раз, когда слышала хоть малейший шум. У меня не оставалось сомнений, что женщина в бунгало преследовала меня на кладбище на позапрошлой неделе, но по мере того как солнце прогоняло ночные тени, страха оставалось все меньше и меньше. Скорее всего, женщина не была опасной, разве что немного странной. Судя по ее волосам и одежде, ей нечасто приходилось встречаться с людьми. Кроме того, она подарила мне стеклянную слезинку. И я решила во что бы то ни стало встретиться с ней.
Однако сгоревший дневник внушал мне ощущение близящейся беды.
Когда я заснула, мне привиделся пожар: горящие за?мки и горящие книги. Но были еще стекляшки, стеклянные шары, стекающие с уст стеклодува. Когда я открыла глаза в темной комнате, сердце бешено билось у меня в груди, и я изо всех сил постаралась больше не заснуть. Все утро я листала страницы дневника в ожидании, что они раскрутятся обратно и на них опять окажется некая запись, состоящая из аккуратных кружочков и крестиков. Увы, мои надежды не оправдались.
Рано утром я решительно спустилась вниз, ведомая единственным желанием застать Розалин за тем самым делом, которым она должна была заниматься в кладовке. Хотя поимка Хозяйки Дома С Порошком Какао казалась мне не самым веселым занятием на земле, я понимала, что дневник куда-то ведет меня, старается что-то показать, направляет меня, как было у меня самой с мухой. И я сочла бы себя последней дурой, если бы проигнорировала чудо, которое происходило в моей жизни. Каждое слово было ключом, каждая фраза — стрелой, указателем для меня в моем нестерпимом желании вырваться из Килсани.
В кухне было включено радио, а так как Артур принимал душ, то Розалин наверняка считала себя полной хозяйкой своего времени. Развернувшись, она отправилась в кладовку, и я как раз вовремя успела шмыгнуть за дверь из кухни в коридор. Тем не менее мне все было отлично видно в трещину в двери.
Розалин поставила мамин поднос с завтраком на стойку и, потянувшись за коробкой, которая была спрятана за другой коробкой, достала из нее пузырек с капсулами. У меня громко забилось сердце. И еще мне пришлось зажать рукой рот, чтобы не закричать. Розалин взяла две капсулы, открыла их, высыпала порошок в овсяную кашу и помешала ее. Тем временем я боролась с желанием выскочить из своего укрытия и поймать ее за руку. Розалин попалась. Теперь я точно знала, что она задумала недоброе, однако пришлось взять себя в руки и продолжить слежку, ведь это могло быть безобидное лекарство от головной боли, и тогда моя торопливость вновь обернулась бы против меня. А если она специально подсыпает маме что-то, от чего та слабеет и все время хочет спать? Я буквально прилипла к трещине в двери, но в эту секунду у меня под ногами скрипнула доска. Не медля ни мгновения, Розалин бросила пузырек в карман передника, подхватила поднос и, как ни в чем не бывало, пошла в кухню. Пришлось и мне выйти из своего укрытия.
— А, доброе утро, — с сияющей улыбкой произнесла Розалин. — Как сегодня наша именинница?
Может быть, мной завладела мания преследования, но я была абсолютно убеждена, что Розалин испытующе разглядывает меня, пытаясь угадать по моему лицу, видела я или не видела, чем она занималась в кладовке.
— Постарела, — улыбнулась я в ответ, изо всех сил стараясь сохранить невинный вид.
— О нет, малышка, до старости тебе еще далеко, — рассмеялась Розалин. — Я еще помню, какой была в твоем возрасте. — Она завела глаза к потолку. — У тебя все впереди. Сейчас я отнесу поднос твоей маме, а потом приготовлю тебе особый завтрак.
— Спасибо, — фальшиво-ласковым голосом поблагодарила я.
Едва Розалин скрылась в маминой комнате и закрыла за собой дверь, как на коврик около входной двери упала почта. Я замерла, ожидая, что Розалин прилетит на метле забрать ее, но она медлила. Наверное, не слышала, как пришел почтальон. Тогда я сама взяла почту — всего лишь два белых конверта, возможно со счетами, — и пошла в кухню. Что делать? И тогда я быстро огляделась, ища место, куда могла бы их спрятать. Читать письма у меня не хватило бы времени. Розалин уже спускалась по лестнице, и у меня опять громко забилось сердце. В последнюю секунду я сунула конверты в задний карман штанов на моем спортивном костюме и накрыла их мешковатым кардиганом. Заложив руки за спину, я с виноватым видом стояла посреди кухни.
Розалин замедлила шаг, едва увидев меня. На шее у нее от напряжения выступили вены.
— Что ты делаешь? — спросила она.
— Ничего.
— Ты делаешь ничего? Тамара, а что у тебя в руках? — напористо требовала она ответа.
— Отвратительный ремень, — сказала я, теребя спортивные штаны.
— Покажи руки, — громко потребовала Розалин.
Я показала ей руки, даже с изрядной долей нахальства помахала ими у нее перед носом.
— Повернись.
У нее дрожал голос.
— Нет, — с демонстративным вызовом ответила я.
Позвонили в дверь. Розалин не двинулась с места. Я тоже.
— Повернись, — повторила она.
— Нет, — сказала я, но тверже и решительнее, чем прежде. В дверь опять позвонили.
— Роза! — сверху крикнул Артур. Розалин не пошевелилась, и мы услышали, как Артур стучит каблуками, сбегая вниз по лестнице. — Понятно, — посмотрев на нас, проговорил он с расстроенным видом и открыл дверь.
— Уэсли!
— Фургон уже здесь. Или, может, еще рановато? Эй, Тамара, привет! — произнес Уэсли, глядя мимо Артура.
Розалин сощурила глаза так, что от них остались лишь узкие щелки.
Я улыбнулась. Правильно, у меня есть друг, о котором она понятия не имеет.
Широко открыв глаза, я стала пристально смотреть на Уэсли, чтобы он понял, в доме творится неладное. У меня не было ни малейшего желания отпускать его и Артура.
— Увидимся позже, — сказал Артур. Дверь за ними закрылась, а мы с Розалин все также стояли друг против друга.
— Тамара, — ласково проговорила Розалин, — что бы ты ни прятала, а я, кажется, знаю, что ты прячешь, отдай это мне.
— Я ничего не прячу. А вы?
Она дернулась от неожиданности.
И в эту секунду мы услышали шум наверху, сначала звон тарелок, потом шаги на деревянном полу. Независимо друг от друга, но одновременно мы перевели взгляды на потолок.
— Где он? — услышала я мамин крик. Я поглядела на Розалин и помчалась мимо нее.
— Нет, девочка.
Она перехватила меня.
— Отпустите! Это моя мама!
— Ей нехорошо, — нервничая, сказала она.
— Вы правы, и мне любопытно, с чего бы это? — крикнула я в лицо Розалин и побежала вверх по лестнице.
Мне не пришлось продолжить эту перепалку. Распахнув дверь, появилась мама в пеньюаре. У нее были дикие, страшные глаза, и она кого-то искала в коридоре.
— Где она? — спросила мама, не в силах сфокусировать взгляд.
— Кто? Розалин? — переспросила я, но она прошла мимо меня, завидев Розалин внизу.
— Где он? — потребовала она ответа, не спускаясь к ней.
Широко раскрыв глаза, Розалин крутила передник. Насколько мне было видно, пузырек все еще находился у нее в кармане. Я переводила взгляд с мамы на Розалин, и опять на маму, и опять на Розалин, не понимая, что происходит.
— Мама, его тут нет, — проговорила я, пытаясь взять ее за руку. Но она отпихнула меня.
И сразу же обернулась ко мне, а потом сказала, понизив голос до шепота:
— Тамара, он не умер. Правда, они сказали мне, что он умер, а на самом деле он не умер. Я чувствую, что он рядом.
Я заплакала.
— Мамочка, пожалуйста, перестань. Это просто… это просто… его дух не дает тебе покоя. Он всегда будет с тобой. Но он умер… Он правда умер. Пожалуйста…
— Я хочу с ним увидеться, — требовательно произнесла мама, обращаясь к Розалин.
— Дженнифер, — отозвалась Розалин, протягивая к маме руку, хотя они были слишком далеко друг от друга, чтобы она могла ее коснуться. — Дженнифер, успокойся. Вернись к себе и ложись в постель.
— Нет! — крикнула мама, и на сей раз у нее дрогнул голос. — Я хочу его видеть! Я знаю, что он здесь. Ты прячешь его!
— Мама, — разрыдалась я, — она не прячет его. Папа правда умер. Он совсем умер.
Мама вновь посмотрела на меня, и на мгновение, как мне показалось, она была убита горем. Но в следующее мгновение она уже в ярости бежала вниз по лестнице. Розалин бросилась к двери.
— Артур! — заорала она, оказавшись снаружи.
Артур, который был поблизости и вместе с Уэсли загружал оборудование в «лендровер», сразу же насторожился.
Мама тоже выбежала в сад, не переставая кричать:
— Где он? Где он?
— Дженнифер, перестань. Успокойся, все в порядке, — Артур попытался воззвать к маминому здравому смыслу.
— Артур! — крикнула мама и, подбежав к Артуру, обвила руками его шею. — Где он? Он здесь, правда?
Не зная, что сказать, Артур посмотрел на Розалин.
— Мама! — рыдала я. — Помогите ей, Артур. Да сделайте же что-нибудь! Пожалуйста. Она думает, что папа живой.
Артур посмотрел на маму так, словно она разбивала ему сердце, потом обнял ее, и ее трясло от рыданий в его объятиях, пока она снова и снова повторяла, где он и что с ним, а Артур нежно гладил ее по спине.
— Знаю, Джен, знаю, Джен, все в порядке. Все в порядке…
— Пожалуйста, помогите ей, — плакала я, стоя посреди сада и глядя то на Розалин, то на Артура, который обнимал маму. — Пошлите ее куданибудь. Позовите кого-нибудь на помощь.
— Папа сейчас дома. Я могу позвонить ему, — тихим голосом предложил Уэсли, — и он приедет.
У меня словно что-то перевернулось в груди. Стало страшно. Наверное, своего рода инстинкт. Я вспомнила о сожженном дневнике, о пожаре в моих снах. Маму надо отсюда увозить.
— Покажите ему маму, — сказала я Артуру. У него был непонимающий взгляд.
— Отвезите ее к доктору Гедаду, — повторила я так, чтобы не услышала мама. Мама дернулась в объятиях Артура и, обессиленная, скользнула на землю.
Артур согласно кивнул мне, после чего посмотрел на Розалин:
— Я скоро вернусь.
— Но ты…
— Я еду, — твердо произнес он.
— Тогда и я с тобой, — торопливо проговорила Розалин, мгновенно скидывая передник и помчавшись в дом. — Только сбегаю за ее плащом.
— Уэсли, останься с Тамарой, — приказал Артур. Уэсли кивнул и сделал несколько шагов в мою сторону.
Прошло еще несколько мгновений, и все трое уже сидели в «лендровере». Мама, моя плачущая мама, показалась мне непоправимо несчастной, когда я увидела ее в одиночестве на заднем сиденье.
Уэсли покровительственно обнял меня за плечи.
— Все будет хорошо, — ласково произнес он.
Когда мы только приехали сюда, мне казалось, словно я и мама пережили кораблекрушение, и нас, кашляющих и задыхающихся, выбросило на берег после того, как корабль пошел ко дну. Мы были в беде, мы всё потеряли, нас лишили своего угла, мы потеряли цель в жизни и как будто оказались запертыми в комнате без дверей.
Я понимала, что приведенные в порядок вещи не выбрасывают — они уцелевшие. Но я не думала об этом, пока не увидела «документы» природы, столь любимые Артуром. Мы смотрели передачу об островах в Океании, которые находились довольно далеко друг от друга, так что трудно было объяснить, как распространялась на них жизнь, если, конечно, не принимать во внимание птиц. А потом кокосы оказались повсюду. Все они выброшены на берег морем, сказал диктор. Два одиноких семечка выжили в море и выплыли на сушу. Что они стали делать? Они укоренились в песке и выросли большими деревьями, которых со временем стало много на берегу. Иногда из потерь получается много чего хорошего. Надо лишь повзрослеть.
Несмотря на то что маму заставили замолчать, а она считала папу живым и потеряла голову от ужаса, у меня появилось ощущение, что я начинаю новую жизнь, которая будет лучше прежней. Мы с Уэсли глядели вслед уезжавшей машине, тогда как Розалин, повернувшись, опасливо посматривала назад, не желая оставлять нас одних, но также не желая оставлять одних маму и Артура, и этому я никак не могла помешать. Так что я улыбалась и махала рукой.

0

22

Глава двадцать первая
К… как кенгуру

Едва машина скрылась из виду, я бросилась в дом. На вешалке для пальто висел в спешке брошенный передник Розалин, которая очень торопилась обратно на улицу. Я схватила его и, не медля, сунула руку в карман.
— Тамара, что ты делаешь? — услышала я за спиной. — Может быть, заварить тебе чаю или дать чего-нибудь, чтобы ты успокоилась?.. Какого черта ты?..
Он имел в виду пузырек с капсулами, который я держала в руке.
— Я думала, ты можешь это мне объяснить. — Я дала ему капсулы. — Мне удалось застигнуть Розалин за тем, как она клала лекарство в мамину овсянку.
— Что? Тамара, постой, — не поверил Уэсли. — Она клала лекарство в ее еду?
— Я видела, как она открыла капсулы и высыпала порошок в овсянку, а потом помешала ее. Она не знает, что я видела.
— Может быть, это лекарство прописано твоей маме?
— Ты правда так думаешь? Хотя Розалин и делает вид, будто я ничего не знаю о болезнях моей мамы, но мне точно известно, что ее зовут не Хелен Рейли.
— Так зовут маму Розалин. Дай-ка я посмотрю. — Он взял у меня пузырек. — Это снотворное.
— Откуда ты знаешь?
— Да здесь написано. Оксазепам. Снотворное. Она кладет порошок в еду твоей мамы?
У меня перехватило дыхание и на глаза выступили слезы.
— Ты уверена, что видела, как она кладет его в еду?
— Уверена конечно же. И мама все время спит с тех пор, как мы сюда приехали. И ночью и днем.
— А что, если твоя мама и прежде их принимала? Если Розалин просто старается ей помочь?
— Уэсли, мама до того напичкана этим лекарством, что едва помнит свое имя. Это не помощь. Наоборот, Розалин делает ей хуже. От снотворного ей только хуже.
— Мы должны кому-нибудь об этом сказать.
Услышав слово «мы», я почувствовала невероятное облегчение, словно меня омыло приливной волной.
— Я скажу папе. А он сообщит кому следует, согласна?
— Согласна.
Мне стало легче, потому что я больше не была одна. Пока Уэсли звонил своему отцу и разговаривал с ним, я сидела на ступеньке.
— Ну? — вскочив, спросила я, едва он закончил разговор.
— Они сидели рядом, поэтому он ничего не мог сказать. Но все же пообещал обо всем позаботиться. Нам лишь надо некоторое время сохранять тайну.
— Ладно. — Я перевела дух. Что будет, то будет. — Ты поможешь мне принести ящик с инструментами, который у Артура?
— Зачем он тебе? — совершенно сбитый с толку, спросил Уэсли.
— Чтобы сломать замок на гараже.
— Что?
— Просто… — Я никак не могла подобрать нужные слова. — Пожалуйста, помоги мне. У нас немного времени, так что объясняться я буду позднее. А сейчас, пожалуйста, пожалуйста, помоги мне. Они так редко уезжают из дома. Это единственная возможность.
Уэсли задумался, крутя пузырек с капсулами в руке.
— Ладно.
Уэсли побежал в мастерскую, а я шла по саду, надеясь, что Артур с Розалин не вернутся, пока я хорошенько не осмотрюсь в гараже. Остановилась я лишь для того, чтобы поглядеть на бунгало и на сверкающие стекляшки, которые посылали лучи прямо в мою спальню. Стекляшек видно не было. Зато на садовой стене лежало кое-что, привлекшее мое внимание. Коробка. Я подошла ближе.
— Уэсли.
Он услышал меня и обернулся, после чего посмотрел в сторону стены.
— Что это? — спросил он.
Перейдя через дорогу, я принялась рассматривать нежданный подарок. Уэсли последовал за мной. На упаковке из коричневой бумаги было написано мое имя и поздравление с днем рождения.
Я взяла послание и огляделась. В окнах никого не было видно, за занавесками никто не стоял. Тогда я развернула коричневую бумагу. Под ней оказалась коричневая коробка из-под обуви. Тогда я сняла крышку. Внутри оказался самый красивый на свете стеклянный мобайл  из слезинок разного размера и сердечек, соединенных проволокой, которая была протянута через крошечные отверстия. Я подняла его к свету. И он, повинуясь порывам ветра и крутясь то в одну, то в другую сторону, засверкал на солнце. Тогда я с улыбкой оглянулась на дом, чтобы помахать рукой, поблагодарить за подарок, показать, как я рада его получить.
Никого.
— Какого черта это?.. — произнес Уэсли, разглядывая мобайл.
— Это подарок. Мне.
— А я не знал, что у тебя день рождения.
Он взял мобайл в руки и стал внимательно его разглядывать.
— Это она сделала.
— Кто? Мать Розалин?
— Нет. — Я опять посмотрела в сторону бунгало. — Женщина. Уэсли покачал головой.
— А я-то думал, что у меня фантастическая жизнь. Кто такая она? Мои мама с папой уверены, что там живет одна миссис Рейли.
— Я ничего о ней не знаю.
— Тогда пойдем и познакомимся с ней. Поблагодарим за подарок.
— Думаешь, можно?
У него округлились глаза.
— Ты получила подарок… Это прекрасный повод, чтобы пойти туда. Прикусив губу, я поглядела на дом.
— Если, конечно, ты не боишься?
Уэсли правильно угадал.
— Нет, сейчас нам надо сделать нечто куда более важное, — ответила я, после чего перешла через дорогу и торопливо зашагала к гаражу.
— Знаешь, сестра Игнатиус чуть с ума не сошла, пытаясь повидаться с тобой. Ты убежала и очень испугала ее. Ты испугала нас обоих.
Я не сводила взгляда с Уэсли, пока он возился в ящике в поисках подходящего инструмента.
— До меня дошли слухи о том, что случилось. Ты в порядке?
— Да. Все хорошо. Только я не хочу об этом говорить, — не скрывая раздражения, ответила я. — Спасибо, — прибавила я, смягчившись.
— Кажется, у твоего приятеля неприятности?
— Я же сказала, что не хочу об этом говорить.
И он мне не приятель. Уэсли рассмеялся.
— Значит, ты знаешь, что я чувствую. Несмотря на все утренние неприятности, я улыбнулась.
Уэсли довольно быстро справился с замком. Мы вошли внутрь, и я тотчас увидела свою прежнюю жизнь, беспорядочное нагромождение предметов мебели из кухни, гостиной, моей спальни, поверх того, что осталось от игровой комнаты и спален для гостей. Эта декорация отлично подходила для сумятицы у меня в голове. Кожаные диваны, плазменные телевизоры, в общем, нелепая куча мебели, которая здесь выглядела бездушной дешевкой.
Но мне гораздо интереснее было другое: то, что Розалин и Артур тщательно прятали в гараже. Когда Уэсли снял простыни с кучи в дальнем углу, я была разочарована. Опять старая мебель, разрушенная временем, изъеденная мышами и пахнущая нафталиновыми шариками. Не знаю, что я ждала увидеть — труп или парочку трупов, станок для печатания денег, ящики с винтовками, тайный вход в пещеру с летучими мышами. Но я точно ожидала чего-то другого, а не кучу вонючих, пропахших нафталином деревяшек.
Тогда я вернулась к вещам из нашего бывшего дома. Вскоре и Уэсли последовал за мной, охая и ахая над чем-то, найденным им в ящиках. Устроив перерыв в изучении неизвестной жизни Артура и Розалин, мы уселись на диван, когда-то стоявший в гостиной, и стали смотреть фотографии в альбоме под хохот Уэсли над разными этапами моего взросления.
— Это твой папа?
— Да, — с улыбкой ответила я, глядя на счастливое, оживленное лицо моего отца, танцевавшего на свадьбе своего друга. Папа любил танцевать. И мог танцевать сколько угодно.
— Он тут молодой.
— Да.
— Что случилось?
Я вздохнула.
— Не говори, если не хочешь.
— Да нет, — сказала я, постаравшись проглотить комок в горле. — Просто он… взял в долг намного больше денег, чем смог вернуть. Он был девелопер, и очень удачливый. Владел собственностью по всему миру. Мы не знали, что он попал в беду. А он стал все продавать, чтобы выпутаться из долгов.
— И ничего вам не сказал?
Я покачала головой.
— Он был очень гордый. Ему, наверно, казалось, что он подвел нас. — Мои глаза вновь наполнились слезами. — Но я бы так не думала, правда, мне было бы все равно.
Вряд ли. Я представила, как папа пытается рассказать мне о том, что все продает. Конечно, мне не было бы все равно. Я бы плакала и рыдала. Я бы не поняла. Мне было бы страшно подумать, что скажут соседи. Как же обойтись без Марбейи летом и без Вербьера на Новый год. Я бы раскричалась, обозвала его всякими плохими словами, а потом убежала бы в свою спальню и хлопнула дверью. До чего же противной, жадной свиньей я была. И все-таки жаль, что он не дал мне шанса понять его. Жаль, что он не усадил меня рядом с собой и мы не поговорили, ведь мы могли бы что-нибудь придумать вместе. Какая разница, где жить — в одной комнате или в замке, — если бы мы могли не разлучаться.
— Сейчас мне все равно. Я бы предпочла, чтобы папа не умирал. — И я шмыгнула носом. — Ведь мы все равно остались ни с чем и папу потеряли. Я хочу сказать: какой смысл? Когда за неплатежи отняли дом, я подумала, это он виноват. — Я смотрела, как он играл с мамой в гольф, и у него было серьезное лицо, когда он искал взглядом мяч. — Они могли забрать все, но только не дом.
Я перевернула страницу, и мы рассмеялись. У меня нет четырех передних зубов на фотографии, где я обнимаю Микки-Мауса в Диснейленде.
— Ты не?.. Не знаю… Ты не злишься на него? Если бы мой папа так поступил, я бы…
Уэсли покачал головой, не в силах вообразить нечто подобное.
— Я злилась, — ответила я. — Довольно долго я ужасно злилась на него. Но последние несколько недель только и делаю, что пытаюсь представить, через что ему пришлось пройти. Даже в самое плохое время я бы на такое не решилась. Наверно, на него очень сильно давило отсутствие денег и он чувствовал себя жутко несчастным. Наверно, он думал, что попал в капкан и у него не осталось сил для жизни. И… когда он умер, у него больше ничего не могли забрать. Он защищал меня и маму.
— Думаешь, он сделал это ради тебя?
— Думаю, он сделал это по многим причинам. Конечно, они были неправильными, но только не для него.
— А ты очень храбрая, — сказал Уэсли, и я прямо посмотрела ему в лицо, стараясь не заплакать.
— Тоже мне, храбрая.
— Храбрая, храбрая, — повторил он, и наши взгляды встретились.
— Я наделала много дурацких, ужасных ошибок, — прошептала я.
— Ничего. Мы все делаем ошибки, — насмешливо отозвался Уэсли.
— Ты прав, и у тебя наверняка было больше ошибок, — добавила я, стараясь разрядить обстановку. — Похоже, ты почти каждый вечер делаешь разные ошибки с разными людьми.
Уэсли рассмеялся.
— Ладно, посмотрим, что Розалин тут прячет.
С трудом отводя взгляд с фотографий, я взяла следующий альбом и в нем обнаружила свои младенческие снимки. Я словно обрела потерянный мною мир и потерянное время своей жизни. Как будто издалека доносился голос Уэсли, комментировавший находки, но я, в общем-то, не слышала его, потому что не сводила глаз с моего красивого отца, счастливого и веселого рядом с мамой. Потом я нашла фотографию того дня, когда меня крестили. На ней были только я и мама, державшая меня на руках — крошечную малышку, у которой из-под белого одеяла виднелась лишь розовая головка.
— Черт, посмотри-ка на это!
Я не обратила внимания на слова Уэсли, так как была поглощена другой фотографией: мы с мамой в церкви. Она держит меня на руках и широко улыбается. Фотограф — скорее всего, папа, — пальцем закрыл лицо священника. Зная папу, я не сомневалась, что он сделал это нарочно. Тогда я потерла большой белый палец, особенно удавшийся благодаря вспышке, и засмеялась.
— Тамара, ты только посмотри.
Фотография запечатлела половину фигуры священника, мою маму и меня у нее на руках около купели. Еще один человек с правой стороны был отрезан благодаря мастерству фотографа, однако чья-то рука все же лежала у меня на голове. Кстати, женская рука, судя по кольцу на пальце. Не исключено, что это была Розалин, моя крестная мать, которая никогда не делала того, что обычно делали крестные моих подруг, то есть не посылала мне поздравительные открытки и не вкладывала в конверт деньги. Нет, моя крестная хотела проводить со мной время. Вот дрянь.
— Тамара. — Уэсли подошел сзади, и я подпрыгнула от неожиданности. — Посмотри же. У него были круглые глаза. Когда же он взял меня за руку, по ней пробежала дрожь. Спрятав фотографию с крещением в карман, я пошла за Уэсли.
Странные ощущения быстро исчезли. Тем не менее я внимательно оглядела то место, с которого Уэсли убрал простыни.
— Ну и что тут такого удивительного? — ничего не понимая, спросила я. Увиденное мной было намного менее интересно, чем то, как Уэсли пытался мне что-то втолковать. Передо мной громоздилась очередная куча старой мебели. А еще тут были книги, кочерга, посуда, закрытые картины, ткани, ковры, камины, прислоненные к стене, — короче говоря, много всякой всячины.
— Что такого удивительного? — Округлив глаза, Уэсли прыгал по гаражу, подбирая какие-то вещи, открывая картины с несчастными детьми, у которых воротники были подняты до ушей, с толстыми некрасивыми дамами, у которых были безразмерные бюсты, широкие запястья и тонкие губы. — Ты только посмотри, Тамара. Ну, смотри же! Неужели ничего не замечаешь?
Уэсли толкнул ковер так, что тот упал, и тогда он ногой развернул его на пыльном полу.
— Не устраивай беспорядок, Уэсли, — резко выговорила я ему. — У нас совсем мало времени до их возвращения.
— Открой глаза. Посмотри на надпись.
Тогда я внимательно всмотрелась в грязный ковер, который, вероятно, когда-то висел на стене. По всей поверхности были буквы «К».
— И посмотри вот на это.
Уэсли открыл коробку с посудой. На всех тарелках, чашках, ножах и вилках тоже были буквы «К». И еще дракон, обвивающийся вокруг меча и одолевающий пламя. Точно такое же изображение было на камине в гостиной Артура и Розалин.
— «К», — произнесла я, все еще ничего не понимая. — Что это значит? Я не…
Покачав головой, я огляделась, и гараж, который минуту назад казался мне сундуком с хламом, теперь стал настоящей сокровищницей.
— «К» значит… — медленно проговорил Уэсли, словно я была ребенком, и поглядел на меня, затаив дыхание.
— Кенгуру, — отозвалась я. — Не знаю, Уэсли. Понятия не имею…
— Килсани, — произнес он.
У меня похолодело в груди.
— Что ты говоришь? Этого не может быть. — Я опять огляделась. — Как они держали это у себя столько времени?
— Ну, или они это украли…
— Точно!
Теперь мне все стало ясно. Они воры — не Артур, конечно, а Розалин. Мне было легко в это поверить.
— Или они берегли это для Килсани, — договорил Уэсли. — Или…
Он усмехнулся и смешно задвигал бровями.
— Что «или»?
— Или они сами Килсани.
Я фыркнула, с ходу отметая эту догадку Уэсли, и тотчас мое внимание отвлекло нечто красное под свернутым ковром. Я вспомнила, как споткнулся Маркус.
— Альбом с фотографиями! — воскликнула я, глядя на красный альбом, который я нашла в гостиной в первую же неделю после приезда. — Я знала, что он мне не приснился.
Мы сели и стали рассматривать фотографии, рискуя попасть на глаза вернувшимся Артуру и Розалин. На черно-белых и раскрашенных сепией фотографиях были дети.
— Узнаешь кого-нибудь? — спросил Уэсли.
Я покачала головой, и он стал быстро переворачивать страницы.
— Подожди, — попросила я, так как один из снимков привлек мое внимание. — Давай назад.
На фотографии были двое детей на фоне деревьев. Маленькая девочка и маленький мальчик, двумя годами старше девочки. Они стояли и, держась за руки, глядели друг на друга, едва не соприкасаясь лбами. Мне тотчас припомнилось, как странно поздоровались Артур и мама, когда мы приехали.
— Это мама и Артур, — улыбнулась я. — Наверно, ей тут лет пять, вряд ли больше.
— А Артур-то. Он даже ребенком был не очень хорош собой, — пошутил Уэсли, внимательно разглядывая фотографию.
— Ну, так нечестно, — рассмеялась я. — Просто полюбуйся на них. Никогда не видела мамины детские снимки.
На следующей странице была фотография мамы, Артура, Розалин и еще какого-то мальчика. У меня перехватило горло.
— Оказывается, твоя мама и Розалин знакомы с самого детства, — сказал Уэсли. — Тебе не говорили об этом?
— Нет, — едва слышно прошептала я. — Не говорили. Ни разу даже не упомянули.
— А это кто с ними?
— Не знаю.
— У твоей мамы был еще один брат? Он как будто постарше.
— Нет, не было. По крайней мере, она никогда о нем не рассказывала…
Уэсли просунул палец под пластик и вынул фотографию.
— Уэсли!
— Мы и без того зашли слишком далеко — ты хочешь знать правду или нет? Я проглотила застрявший в горле комок и кивнула.
Уэсли перевернул снимок.
На обратной стороне было написано: «Арти, Джен, Роза, Лори. 1979».
— Это наверняка Лори, — сказал Уэсли. — Тебе его имя ничего не говорит? Тамара, ты как будто увидела привидение.
Надпись на надгробном памятнике гласила: «Лоренс Килсани. Покойся с миром».
Когда мы возвращались из Дублина, Артур назвал Розалин «Розой».
«Лори и Роза» вырезано на яблоне.
— Он — тот человек, который погиб, когда в замке случился пожар. Лоренс Килсани. Его имя я видела на кладбище, на одном из памятников.
— А…
Я не могла отвести глаз от снимка, на котором они были все четверо, улыбающиеся, юные, не ведавшие свое будущее, но пока еще уверенные, что оно сулит им лишь счастливые пути. Мама и Артур крепко держались за руки, Лоренс дерзко обвивал рукой шею Розы, более того, опустил ее на грудь девушки. Он стоял на одной ноге, скрестив с ней другую и явно рисуясь перед объективом. Мне он показался излишне самоуверенным и даже нахальным. Смеется, задрав голову, словно только что отпустил веселую шутку фотографу.
— Значит, мама, Артур и Розалин дружили с Килсани, — подумала я вслух. — А ведь я даже понятия не имела, что она тут когда-то жила.
— Может быть, и не жила. Может быть, приезжала сюда на каникулы, — возразил Уэсли.
На всех фотографиях была все та же четверка, хотя и в разное время, но одинаково крепко сплоченная. Они снимались то поодиночке, то по двое, однако, как правило, все вместе. Мама была самой младшей, Розалин и Артур немного постарше, и старше всех — Лоренс, постоянно с широкой улыбкой на губах и озорным выражением в глазах. Даже у юной Розалин взгляд был другой, построже, и улыбка ни разу не показалась мне такой же беззаботной, как у остальной троицы.
— Смотри, тут они все на фоне вашего дома, — сказал Уэсли, показывая на фотографию четверки, сидевшей на садовой стене. Фон не очень переменился, разве что некоторые деревья разрослись, а тогда, вероятно, были только что посажены. Ворота же, стена, дом оставались прежними.
— Вот мама в гостиной. Видишь, тот же камин? — Я внимательно изучала снимок. — И книжный шкаф тот же. Погляди на спальню. — У меня перехватило дыхание. — Теперь это моя спальня. Но я не понимаю. Значит, она вроде бы жила и выросла здесь.
— Ты правда ничего не знала?
— Не знала. — Я покачала головой и почувствовала приближение мигрени. Мой мозг был переполнен вопросами, на которые не было ответов. — То есть я знала, что она выросла не в Дублине, но… я точно помню, что, когда я была маленькой и мы навещали Артура и Розалин, здесь жил еще мой дедушка. А бабушка умерла, когда мама была еще совсем юной. Я думала, он тоже всего лишь гостил у Артура и Розалин, однако… Господи, что это такое? Почему они все лгут?
— На самом деле они не совсем лгали, — попытался он ослабить удар. — Просто не говорили тебе, что жили тут. Не самая страшная тайна на свете.
— И еще не говорили, что знали Розалин практически всю жизнь, что жили в этом доме и были знакомы с Килсани. Наверно, ничего особенного, если только не хранить это в тайне. Ну скажи, зачем хранить это в тайне? И что еще от меня скрывают?
Уэсли отвернулся и продолжил листать альбом, словно ища ответы на мои вопросы.
— Если твой дедушка жил здесь, значит, он был управляющим. Он делал то, что теперь делает Артур.
Неожиданно перед моими глазами мелькнула картинка. Я — маленькая. Дедушка стоит на коленях, глубоко погрузив руки в землю. Я помню черную грязь у него под ногтями, извивающегося червяка в земле. Дедушка схватил его и поднес к моему лицу, я заплакала, а он засмеялся и крепко обнял меня. От него всегда пахло землей и травой. И ногти у него всегда были черные.
— Интересно, а где фотография женщины? Я перевернула еще несколько страниц.
— Какой женщины?
— Которая живет в бунгало и делает стеклянные мобайлы.
Мы просмотрели альбом почти до конца, и у меня так громко билось сердце, что я боялась рухнуть на землю. Наконец мне попался еще один снимок Розалин и Лоренса: «Роза и Лори, 1987».
— Кажется, Розалин была влюблена в Лоренса, — сказала я, проводя пальцем по их счастливым лицам.
— Хо-хо-хо, — произнес Уэсли, разглядывая следующую страницу. — А вот Лоренс не любил Розалин.
Я поглядела на фотографию, и глаза у меня полезли на лоб от изумления. На следующей странице я увидела фотографию мамы, когда она еще была подростком, моей прелестной мамы с длинными светлыми волосами, ясной улыбкой и безупречными зубами. Лоренс обнимал ее и целовал в щеку на фоне уже знакомого мне дерева.
Я перевернула фотографию обратной стороной: «Джен и Лори, 1989».
— Может быть, они были всего лишь друзьями… — неуверенно произнес Уэсли.
— Да ты только посмотри на них.
Больше ничего не надо было говорить. Остальное было ясно, как день. И прямо перед нами. Эти двое были влюблены.
Я вспомнила о том, что мама сказала мне, когда я вернулась из розового сада после знакомства с сестрой Игнатиус. Тогда мне показалось, будто она не понимает, что говорит. Мне показалось, она сказала, что я красивее розы. А вдруг она имела в виду совсем другое и говорила, что я красивее Розы?
Отдельно от них на клетчатом пледе сидела Розалин, как будто сторожа корзинку для пикника, и ледяным взглядом смотрела в объектив.

0

23

Глава двадцать вторая
Темная комната

Не знаю, сколько у нас оставалось времени до возвращения Розалин и Артура вместе с мамой, если они вообще собирались вернуться вместе с ней, но у меня пропал всякий страх быть пойманной. Их тайны перестали быть для меня запретными тайнами, потому что мне надоело ходить вокруг да около, тем более надоело искать «улики», улучая минуту, когда никто за мной не подсматривает. Желая всячески мне помочь, Уэсли перевел меня через дорогу в сторону бунгало. Мы вместе искали ответы на вопросы, и мне в моей жизни еще не встречался такой человек, как Уэсли, готовый на все ради того, чтобы помочь другому человеку. Мне вспомнилась сестра Игнатиус, и у меня тотчас упало сердце. Я бросила ее. А ведь она тоже была мне нужна. Мне вспомнилось, как в одну из наших первых встреч она взяла меня за руку и сказала, что никогда не будет мне лгать, что всегда будет говорить мне правду. Она знала. На самом деле она сказала мне тогда, что ей кое-что известно. И теперь я поняла: она же буквально просила меня задать ей вопрос, а я только сейчас это осознала.
Уэсли вел меня по боковой тропинке. У меня же подгибались коленки, и я ждала, что вот-вот они изменят мне и я распадусь, как карточный домик. На улице быстро темнело, и так же быстро набирал силу ветер. Был еще полдень, но все небо заволокло черными тучами, словно оно прикрыло глаза и в нерешительности наморщило лоб, наблюдая за мной.
— Что это за звуки? — спросил Уэсли, когда мы подошли к концу тропинки.
Мы остановились и прислушались. Это было звяканье стекла.
— Стеклышки, — прошептала я. — Раскачиваются на ветру и стукаются друг о друга.
Звуки показались мне немного тревожными. В них не было гармонии, и мне почудилось, будто стеклышки разбиты на мелкие осколки, и круглые и острые, и они стукаются друг о друга на ветру, внушая суеверный ужас.
— Пожалуй, я пойду один и посмотрю, что там происходит, — сказал Уэсли, едва мы переступили границу сада. — Тамара, все будет хорошо. Просто поблагодари женщину, к которой ты пришла, за подарок и постарайся извлечь из этого пользу. Вероятно, она сможет тебе что-нибудь рассказать.
Со страхом я смотрела, как Уэсли пересекает лужайку, обходит сарай и скрывается на стеклянном поле. Потом, повернувшись лицом к дому, заглянула в окна. В кухне никого не было. Тогда я постучала в заднюю дверь и немного подождала. Мне никто не ответил. Дрожащей рукой, коря себя за излишний мелодраматизм, я потянулась к ручке и нажала на нее. Дверь со скрипом поддалась. Я нажала на нее посильнее и заглянула внутрь. В коридор выходили три закрытые двери, одна справа и две слева. Первая дверь слева вела в кухню — я уже знала, что там никого нет. Ступив в коридор, я постаралась сделать так, чтобы дверь не закрылась сама собой и я не почувствовала, будто загнана в ловушку или ворвалась в чужое жилище, однако усилившийся ветер все же захлопнул входную дверь. От страха я едва не подпрыгнула на месте и вновь сказала себе, что стыдно быть такой дурой. Вряд ли старуха или женщина, сделавшая мне подарок, собираются причинить мне зло. Тогда я тихонько постучала в дверь справа. Не дождавшись ответа, повернула ручку и потихоньку толкнула ее, после чего оказалась в спальне, несомненно, в спальне старухи, потому что вся комната пропахла сыростью, тальком и трихлорфенолом . Здесь стояла старая, темного дерева кровать с покрывалом в цветочек, а рядом с кроватью стояли шлепанцы на голубом ковре, видавшем не одну чистку с помощью «Шейк ‘н’ Вакс». У стены разместился комод, в котором, вероятно, хранилась вся одежда старой женщины. Напротив двери — небольшой туалетный столик, на котором я заметила аккуратно разложенные щетку для волос, лекарства, четки и Библию. Напротив кровати было окно, выходившее в сад. И всё. Больше ничего и никого.
Стараясь не шуметь, я закрыла дверь и двинулась дальше по коридору. На полу был необычный пластиковый половик, наверное, чтобы не пачкались плитки. Однако он издавал довольно громкий то ли скрип, то ли скрежет, и мне показалось странным, что меня никто не услышал. Разве что женщина была в своей мастерской, но тогда почему она не увидела Уэсли? У меня похолодело в груди, и я едва не бросилась бежать обратно, однако я уже проделала большой путь и не хотела отступать. Коридор повернул направо, и там, в конце, была еще одна комната с телевизором, которую я тоже видела в окно. Телевизор работал почти на полную мощность, но я все же слышала тиканье будильника. Мне сразу стало ясно, что это комната матери Розалин, однако, несмотря на все мое любопытство, представляться ей я сочла неуместным. Ведь я не ее искала. Перед парадной дверью был еще один коридор поменьше и слева еще одна дверь — насколько я поняла, во вторую спальню.
Я постучала, но до того тихо, что сама едва услышала себя. Костяшки пальцев коснулись темного дерева, как будто были невесомыми перышками. Во второй раз я постучала громче и прождала дольше, однако все равно напрасно.
Тогда я повернула дверную ручку. Незапертая дверь отворилась.
Благодаря своему неуемному воображению за последние недели я много чего насочиняла о прошлом и настоящем Розалин, и реальность до сих пор разочаровывала меня. Все найденное в гараже хоть и было завлекательным, интригующим, даже болезненным, так как я узнала о детской дружбе Артура и мамы с Розалин, но все же не соответствовало сложившимся у меня в голове сценариям. Главная тайна, касающаяся сада позади дома, оказалась связанной с больной матерью Розалин, трупы в гараже — всем, что осталось от сгоревшего замка. Конечно, и это было любопытно, но все же вызывало легкое разочарование, потому что никак не сочеталось с тем напряжением, которое я испытывала, едва появлялась Розалин. И не сочеталось с той таинственностью, какой она себя окружала.
Однако теперь я не была разочарована.
На сей раз я пожелала бы увидеть семьдесят ковров и темное дерево, лишь бы не слышать запах сырости и не видеть убогую спальню. Потому что увиденное потрясло меня до глубины души, и я, едва дыша, с открытым ртом застыла на месте.
Три стены от пола до потолка были увешаны моими фотографиями. Младенческими, на причастии, во время визитов к Артуру и Розалин, когда мне было три года, четыре года, шесть лет. Когда я участвовала в школьных спектаклях, веселилась на праздниках в честь моего дня рождения, на других праздниках. Когда я была девочкой с букетом на венчании маминой подруги, когда нарядилась ведьмой на Хеллоуин. Здесь же были каракули, которые я нарисовала в первом классе. Я заметила фотографию, сделанную неделю назад, когда я сидела на садовой стене, поджав ноги и подставив лицо солнцу. Обратила внимание на фотографию, где я с Маркусом, когда он в первый раз приехал сюда, а потом в другой раз, когда мы сели в автобус и отправились в путешествие. Фотографию, на которой были мама, Барбара и я, когда мы приехали в дом у ворот. Фотографию, на которой мне было лет восемь, когда я стояла посреди дороги, что ведет в замок, так как мне наскучили разговоры, которые мама вела с Артуром и Розалин о сэндвичах с яйцом и о крепком чае. И еще одну фотографию, сделанную две недели назад на кладбище, когда я клала цветы на могилу Лоренса Килсани. И фотографию, на которой я иду в сторону замка. Фотографии, на которых я с сестрой Игнатиус, на которых я гуляю, разговариваю, лежу на траве. Еще одна фотография была сделана в замке, когда я утром сидела на ступеньках, впервые обнаружив запись в дневнике, я сидела с закрытыми глазами, подставив лицо солнечным лучам. Знала же я, что за мной кто-то наблюдает. Я уже говорила об этом. Фотографий было множество, словно кто-то писал ими историю моей жизни, запечатлевал ситуации, о которых я совсем забыла, или такие ситуации, которые я и не думала увидеть на фотографиях.
В углу стояла узкая, неопрятная и неприбранная кровать, рядом — шкафчик, вся поверхность которого была усыпана таблетками. Прежде чем я собралась повернуться, чтобы уйти, на глаза мне попался знакомый снимок. Я подошла к дальней стенке и вынула из кармана помятую фотографию. Когда я сравнила ее со снимком на стене, они оказались почти одинаковыми, правда, снимок на стене был намного четче и на нем не было отпечатка пальца, поэтому лицо священника я отлично разглядела. Мама стояла рядом и держала меня на руках. На моей розовой головке лежала рука с обручальным кольцом на пальце. Снимок на стене был намного больше моего снимка. На этом увеличенном снимке отлично получилось кольцо, оно было в фокусе, да и человека я узнала без труда.
Сестра Игнатиус.
Ниже висела еще одна фотография, на которой мама держала меня над купелью, а священник лил воду мне на голову. Купель я узнала. Вся в паутине и пыли, она находилась в часовне. Еще одна фотография, на которой мама с раскрасневшимся лицом лежит на кровати, волосы у нее прилипли к потному лбу, и она держит меня, новорожденную, в своих объятиях. Рядом фотография, на которой я на руках сестры Игнатиус. И тоже новорожденная.
Я не только монахиня. Я еще и акушерка. Помнится, она что-то вроде этого сказала мне всего несколько дней назад.
— О Господи!
Я вся дрожала, у меня подгибались колени. Я прислонилась к стене, но мне не за что было уцепиться, разве что за фотографии самой себя. Когда же я уцепилась за них, они попадали на пол следом за мной. Сознания я не потеряла, но и стоять не было сил. Мне хотелось выбраться наружу. И тогда я опустила голову между колен и стала медленно вдыхать и выдыхать воздух.
— Тебе сегодня повезло, — услышала я голос из-за спины и напряглась. — Обычно эта дверь заперта. Даже я не была допущена сюда. Наверно, он торопился.
Заслоняя проход, в дверях стояла Розалин, спрятав руки за спину. Она была совершенно спокойна с виду.
— Розалин, — прохрипела я, — что происходит? Она фыркнула:
— Детка, ты сама знаешь, что происходит. Не притворяйся, что ты не шпионила.
И она холодно посмотрела на меня.
Я испуганно пожала плечами, точно зная, что у меня виноватый вид.
Розалин бросила что-то то ли мне, то ли в меня, и это что-то упало на пол.
Это были письма, которые я утром подняла с пола и оставила в кухне, когда нашла капсулы в переднике Розалин. Потом она бросила что-то еще, потяжелее, что упало на ковер с глухим шумом. Я сразу поняла, что это. И потянулась за дневником. Потом стала возиться с замком, чтобы посмотреть, восстановились ли сгоревшие страницы. Может быть, я изменила ход событий. Однако ответ я получила прежде, чем нашла его сама.
— Ты испортила мне все удовольствие, когда сожгла его. — На губах Розалин появилась кривая усмешка. — Артур и твоя мать дома. Наверно, мне не стоило оставлять их там одних… — Словно погрузившись в тяжелые размышления, она поглядела на дом у ворот и показалась мне незащищенной, милой тетушкой, пытающейся нести на своих плечах весь мир, так что еще немного, и я потянулась бы к ней, но тут она вновь обратила на меня ледяной взгляд: — Пришлось оставить. Я знала, что ты здесь. Сегодня у меня назначена встреча с полицейским Мерфи. Полагаю, ты не догадываешься зачем.
Задыхаясь, я покачала головой.
— Ужасная лгунья, — тихо проговорила она, — вся в мать.
— Не говорите так о моей маме.
У меня дрожал голос.
— Тамара, я всего лишь хотела ей помочь, — сказала Розалин. — Она не могла заснуть. Мучила себя. Все время заговаривала о прошлом, задавала вопросы каждый раз, когда я приносила ей еду… — Она словно говорила сама с собой, видимо, убеждая себя в своей правоте. — Я делала это для нее. Не для себя. Но она почти не ела, так что ей вряд ли перепадало много порошка. Имей в виду, я делала это для нее.
Насупив брови и не зная, остановить ее или не мешать ей, я потянулась за письмами. Она замолчала, и я взглянула на адрес:

Артуру Килсани,
Владение Килсани
Килсани,
Мет

На другом конверте был такой же адрес, правда, адресатами были оба, Артур и Розалин.
— Но… — Я переводила взгляд с одного конверта на другой. — Но… Я не…
— Но, но, но, — передразнила меня Розалин, и по спине у меня побежали мурашки.
— Разве у Артура фамилия не Бирн? Как у мамы? — сорвавшись на визг, переспросила я. Розалин округлила глаза и усмехнулась:
— Ну и ну, ну и ну, а кошка-то оказалась не такой проницательной, как я думала.
Я постаралась собраться с силами и встать с пола. Когда же я это сделала, Розалин как будто напряглась и к чему-то приготовилась, пошевелив рукой, которая все еще оставалась у нее за спиной.
Вновь внимательно вчитываясь в надписи на конвертах, я пыталась сообразить что к чему.
— Мама не Килсани. Она была Бирн.
— Правильно. Она не Килсани и никогда не была Килсани, но всегда хотела ею стать. — Глаза Розалин оставались холодными как лед. — Ей всего-то и нужно было, что получить фамилию. Она всегда хотела того, что ей не принадлежало, маленькая воровка. — Розалин сплюнула. — Она была похожа на тебя, всегда оказывалась там, где никому не была нужна.
Я открыла рот.
— Розалин, — выдохнула я. — Что?.. Что с вами?
— Что со мной? Ничего со мной. Последние недели я только и делала, что готовила, чистила, все делала, за всеми присматривала, держала все в своих руках, как всегда, для двух неблагодарных… — Сначала она вновь округлила глаза, потом широко открыла рот и выкрикнула с такой злостью, что я закрыла уши: — Для неблагодарных ЛГУНИЙ!
— Розалин! — воскликнула я. — Хватит! Что с вами? — Я заплакала. — Не знаю, почему вы так говорите!
— Знаешь, детка, — прошипела она.
— Я не детка, не детка, не детка! — кричала я, давая волю словам, которые мучили меня долгое время и теперь становились все громче и громче с каждым вдохом.
— Ну, конечно. Ты должна была быть МОЕЙ ДЕТКОЙ! — орала Розалин. — Она отобрала тебя у меня! Ты должна была быть моей. И он тоже. Он был моим. А твоя мать отобрала его у меня!
И тут, словно из нее выпустили воздух, она обмякла и пошатнулась.
Я молчала, однако пристально следила за Розалин.
Вряд ли она говорила о Лоренсе Килсани — это было слишком давно, еще до моего рождения, значит, она говорила о…
— Папа, — прошептала я. — Вы были влюблены в моего папу.
Она посмотрела на меня, и такая мука была написана у нее на лице, что я почти ее пожалела.
— Вот почему папа никогда не приезжал сюда вместе с мамой. Вот почему он всегда оставался в Дублине. Что-то произошло между всеми вами много лет назад.
У Розалин несколько смягчилось лицо, и она расхохоталась. Сначала она несколько раз тихонько фыркнула, но потом откинула назад голову и стала громко смеяться.
— В Джорджа Гудвина? Ты серьезно? Джордж Гудвин всегда был неудачником, даже когда в первый раз появился тут в своем претенциозном маленьком автомобиле вместе со своим не менее претенциозным отцом, чтобы сделать предложение о покупке здешней земли. «Мы построим роскошный отель, роскошный курорт», — передразнила она моего отца, кстати, довольно точно, и я словно воочию увидела его в костюме в полоску, да и дедушку Тимоти тоже. Не хватало только красной кнопки, чтобы вызвать бульдозер и снести замок, а так он наверняка стал дьяволом для здешних людей, которые хотели защитить замок и свою землю. — Он хотел завладеть всем, включая твою мать, несмотря на ребенка. Самое лучшее, что он сделал, — это увез отсюда ее вместе с тобой. Нет! Самое лучшее, что он сделал, — это покончил с собой, чтобы не отобрали и эту землю тоже. Это самое лучшее и единственное, что сделал Джордж Гудвин. И он сам все понимал. Держу пари, он все знал, прежде чем сделал первый глоток виски…
— ХВАТИТ! — взвизгнула я. — ХВАТИТ!
И я бросилась к Розалин, чтобы ударить ее, залепить ей пощечину, сделать все что угодно, лишь бы она прекратила свое вранье, но она опередила меня. У нее были сильные руки, ставшие такими благодаря постоянной работе, раскатываемому тесту для пирогов, окучиванию чистых овощей, тяжелым подносам, бесконечной беготне по лестницам, поэтому, когда она схватила меня и оттолкнула, я почувствовала, что задыхаюсь, словно мне раздавили грудь. Отлетев к противоположной стене, я стукнулась головой об угол шкафа и упала, почти теряя сознание. Потом я заплакала. В глазах помутилось, во рту чувствовался вкус крови, хотя я не понимала, каким образом это получилось. Я не могла подняться, не могла отыскать дверь.
Прошло какое-то время, наверное немалое, прежде чем я вновь увидела расплывающиеся очертания фигуры Розалин, все еще стоявшей в дверях. Ощущая подкатывающую к горлу тошноту, я заставила себя сесть и прикоснулась рукой к голове, отчего мои дрожащие пальцы сразу же стали красными от крови.
— Ну, ну, — ласково произнесла Розалин, — зачем ты это сделала, детка? Зачем вынудила меня сделать это? Нам надо договориться, что мы скажем дома. Ведь ты не можешь вернуться, как ни в чем не бывало, насмотревшись на все, что тут есть. Нет, нет, надо подумать. Сейчас мне надо подумать.
Тогда я пробормотала нечто невнятное, собственно, я сама не знала, что хотела сказать. Единственное, о чем я могла думать, так это только о ее словах, будто папа увез меня и маму отсюда, когда я уже была у мамы. Невозможно. Бессмыслица какая-то. Ерунда. Они встретились на каком-то банкете, и стоило ему увидеть ее, как он захотел с ней познакомиться. Так он сам говорил, да еще повторял это к месту и не к месту. Они оба влюбились. Потом появилась я. Так все было. И папа сам так рассказывал. Но, может быть, я неправильно поняла, может быть, Розалин выдумала свою историю? У меня ужасно болела голова, и я до того устала, а веки стали такими тяжелыми, что мне неодолимо хотелось их закрыть. Но тут до меня дошло, что Розалин произносит какие-то слова, правда, обращается не ко мне. Тогда я открыла глаза. Она смотрела в сторону и выглядела как будто напуганной.
— Ой, — воскликнула она вполголоса, — а я не слышала твоих шагов. Думала, ты в мастерской.
Видимо, появилась женщина, которая занималась стеклом. Если я крикну, то, наверное, она придет мне на помощь, но в эту секунду я услышала мужской голос и занервничала. Голос не принадлежал Артуру. И не принадлежал Уэсли — кстати, где же он? Неужели он тоже пострадал? Он пошел на стеклянное поле, там одни стекляшки. А мне почти каждую ночь снились кошмары, в которых присутствовало стекло. Под порывами ветра оно звенело, билось и кололось, пока я бегала туда-сюда по полю, пытаясь выбраться под неусыпным наблюдением некой женщины. Где же теперь эта женщина?
— Пойдем в кухню, и я заварю тебе чаю? Неужели не хочешь чаю? Что это значит? Ты давно здесь стоишь? Она сама на меня набросилась. Я всего лишь защищалась. Пожалуй, отведу ее домой, как только придет в чувство.
Мужской голос произнес еще какие-то слова, и я услышала шаги на пластике. Сначала шаги, потом словно что-то тащили, потом опять шаги и опять как будто что-то тащили.
Я села, потом подползла к кровати и встала на ноги. Занятая беседой, Розалин не замечала моих передвижений. У меня не получалось разобрать слова, произносимые мужчиной, зато я отлично слышала, что ее голос становился все жестче и жестче. В нем уже не было нервозности, не было нежности, и он снова стал таким, каким был несколько минут назад. Голосом одержимого человека.
Я вспомнила, как сколько-то недель назад сестра Игнатиус подтвердила правильность моего восприятия этой женщины. Ей показалось интересным, что я назвала ее одержимой.
— Ты поэтому не пускал меня в свою комнату? Хотел, чтобы я узнала вот таким образом? Знаешь ли, это неправильно.
Снова заговорил мужчина, после чего сделал один шаг и что-то подтащил.
— А это что?
Наконец она вынула руку из-за спины и неожиданно для меня протянула ему мой стеклянный мобайл. Я хотела крикнуть, что мобайл принадлежит мне, однако в коридоре началось что-то непонятное.
— Ты сам знаешь, Лори, что мы так не договаривались. Я была счастлива, позволяя тебе заниматься стекляшками, потому что тебе этого очень хотелось… Я думала огонь и стекло излечат тебя после того… после всего, но ты зашел слишком далеко. Ты все разрушил, абсолютно все разрушил. Теперь твоя жизнь изменится. Придется ее изменить.
Лори. Лоренс Килсани. Покойся с миром.
Я похолодела. Она принимала воображаемого человека за реального. Или видела привидение. Нет, все не так. Я тоже слышала его.
Розалин произнесла еще несколько злых слов и, неожиданно выбросив вперед руку, швырнула в кого-то стеклянным мобайлом. Я услышала крик. И она прыгнула на мужчину, который поднял палку и отразил нападение, так что Розалин отлетела к стене и с грохотом свалилась на пол. Со страхом она смотрела на мужчину, и я тоже на всякий случай отодвинулась подальше, спрятав голову между колен, мечтая о том, чтобы оказаться далеко от всего этого ужаса, где угодно, только не в бунгало, вот только двигаться я была не в состоянии.
— Роза!
Кто-то позвал ее.
— Да, мамочка, — дрожащим голосом отозвалась Розалин, но все же поднялась с пола. — Иду, мамочка.
В последний раз пристально посмотрев на мужчину, она побежала по коридору в комнату, где стоял телевизор.
Мужчина появился в дверях, и, хотя я была готова к его появлению, у меня непроизвольно вырвался крик. Длинные, довольно редкие волосы не скрывали обезображенного лица. Одна сторона выглядела так, словно расплавилась, а потом ее попытались расправить и неправильно растянули кожу. Мужчина тотчас поднял руку и попытался закрыть его. У него были длинные рукава, но когда он поднял руку, то обнажилась культя. Его левая сторона была практически сожжена, и плечо опущено так, как будто воск стекал со свечи на левый бок. Правда, глаза были большие и голубые, и один глаз сохранил безупречную форму на фоне нежной гладкой кожи, зато другой так глубоко провалился внутрь, что был виден один белок. Когда он сделал шаг-другой в мою сторону, я опять закричала.
Открылась задняя дверь, насколько я поняла по сквозняку. Послышались шаги, и мужчина, которого Розалин называла Лори, в страхе обернулся.
— Оставьте ее!
Я услышала крик Уэсли, и Лори, который показался мне потрясенным, опечаленным, испуганным, поднял руки. Потом в комнату вошел Уэсли и увидел меня. Наверное, я выглядела ужасно, потому что у него изменилось лицо, он потерял над собой контроль и толкнул Лори к стене, зажав рукой его шею.
— Что ты с ней сделал? — прорычал он в лицо Лори.
— Не трогай его, — я услышала, как произношу это, хотя голос мне не подчинился.
— Тамара, давай выбираться отсюда, — сказал Уэсли. У него побагровело лицо и на шее выступили жилы.
Не знаю как, но мне все же удалось подняться на ноги, и я, схватив дневник, бросилась прочь. Мне удалось положить руку на плечо Уэсли, чтобы тот отпустил Лори. Он послушался и потащил меня в коридор, не забыв пихнуть Лори внутрь, закрыть дверь и запереть ее. Потом он сунул ключ в карман, и я услышала, как мужчина закричал, прося его выпустить.

0

24

Глава двадцать третья
Хлебные крошки

Когда я приблизилась к повороту, откуда ни возьмись, выскочила Розалин и попыталась перехватить меня. Скорее всего, она появилась из парадной двери. Протянув руку, она хотела поймать меня за плечо, но я вывернулась, правда, она оцарапала меня, когда пыталась удержать. Я громко закричала. — За мной, — сказал Уэсли и побежал.
Я тоже побежала, однако неловкими толчками, чувствуя сильную боль в шее. И тут Розалин схватила меня за волосы, желая остановить, но я с силой ударила ее в живот, и она от неожиданности разжала пальцы.
Несмотря на ее поведение по отношению ко мне в последний час, я все же почувствовала себя виноватой и остановилась, чтобы посмотреть, как она. Розалин стояла, согнувшись пополам и ртом ловя воздух.
— Тамара, бежим! — кричал Уэсли.
А я не могла сдвинуться с места. Удивительно. Я не понимала, из-за чего мы подрались, почему Розалин набросилась на меня, и мне хотелось убедиться, что с ней все в порядке. Когда я подошла ближе, она подняла голову, отвела назад руку и пребольно ударила меня по лицу. Задолго до того, как она отвела ладонь, я ощутила острую боль. Уэсли потащил меня за собой, и мне ничего не оставалось, как подчиниться.
Мы пробежали по саду, что был за домом, мимо мастерской, которая отделяла обычную понятную жизнь дома от тайного стеклянного поля. И, едва оказавшись на этом поле, я осознала, какой сильный поднялся ветер. Он буквально грохотал, путая мне волосы, с ревом закрывая ими мое лицо, ослепляя меня, затыкая мне прядями рот. Уэсли так сильно сжимал мою руку, что для равновесия мне приходилось махать другой рукой, когда мы бежали по траве, стелющейся под напором ветра, и я не могла убрать с лица волосы. Со звоном раскачивались стекляшки, однако в их движении не было устойчивого ритма, и невозможно было предугадать, насколько они помешают нам в нашем стремлении удрать подальше. От них было трудно увернуться, и я то и дело попадалась под острые зазубрины.
Уэсли крепко держал меня за руку, и, помнится, я повторяла про себя: не отпускай, не отпускай. Время от времени он оборачивался, видимо, желая убедиться, что я никуда не исчезла, хотя он до того сильно сжимал мою руку, что странно, как не раздавил мне пальцы. Я видела страх в глазах Уэсли, понимала, что он в ужасе от происходящего. Но мы были вместе, и я благодарила судьбу за такого друга. Согнувшись в три погибели под веревками со стекляшками, мы наконец-то выбрались из сада, и Уэсли начал соображать, в каком месте нам лучше перебраться через стену. Я же стояла на страже, ощущая жгучую боль в руках и на залитом кровью лице при каждом порыве ледяного ветра. Мне нельзя было упустить Розалин, которая почти тотчас появилась возле мастерской и оглядывала сад в поисках меня и Уэсли. Наши взгляды встретились. И она помчалась к нам.
Уэсли быстро двигался, собирая осколки камней, бетонных блоков, кладя их друг на друга, чтобы мы могли перелезть через стену. Наконец его сооружение достигло верха стены.
— Давай, Тамара, я помогу тебе.
Я положила дневник, и Уэсли обхватил меня за талию, но я и сама отчаянно цеплялась за все, что попадалось под руку, царапая в кровь локти и колени, пока не оказалась наверху. Уэсли подал мне дневник, и я спрыгнула со стены с другой стороны. Ноги пронзила жуткая боль, но прыгнувший следом Уэсли, не дав мне времени опомниться, вновь схватил меня за руку и потащил дальше.
Пока мы бежали через дорогу в дом у ворот, я громко кричала, зовя Артура и маму, едва мне удавалось набрать побольше воздуха в легкие. Однако мне никто не отвечал, дом молча взирал на нас, комнаты стояли пустые, и слышалось лишь тиканье дедушкиных часов. Мы с Уэсли взбежали вверх по лестнице, потом помчались вниз, открывая все двери, взывая к Артуру и маме. Если до тех пор я с ума сходила от беспокойства, то теперь меня охватила паника. Усевшись на кровать в своей комнате, я положила на колени дневник, не имея ни малейшего представления, что делать дальше. Потом я крепко прижала его к себе и заплакала. В голове тотчас прояснилось.
Я открыла дневник. Медленно, но верно сожженные страницы начали расправляться и разглаживаться прямо у меня на глазах, правда, слова получались не особенно аккуратными, да и линии тоже были ломаными, словно запись делалась в панике.
— Уэсли, — позвала я.
— Что? — отозвался он с лестницы.
— Нам надо идти, — крикнула я.
— Куда? — возмутился он. — Пора вызвать полицейских. О чем ты думаешь? Что за человек был в бунгало? Господи, ты видела его лицо?
Мне казалось, я слышу, как слова накачивают адреналин ему в жилы.
Тогда я быстро спрыгнула с кровати. Слишком быстро. Кровь бросилась мне в голову, и комната поплыла у меня перед глазами. Несмотря на невесть откуда появившиеся черные пятна, я все же попробовала сделать шаг, второй, надеясь, что пятна как появились, так и исчезнут. Держась за стену и стараясь глубоко дышать, я вышла в коридор. В голове у меня с сумасшедшей скоростью стучал молот. Лоб стал потным и липким.
— Тамара, что с тобой?
Это были последние его слова, которые я услышала.
Дневник выпал из моих рук и со стуком упал на пол. После этого — ничего.
Когда я пришла в себя, то прямо над собой увидела изображение Девы Марии в голубом покрове, и она улыбалась мне с высоты. Ее тонкие губы с улыбкой уверяли меня, что все будет хорошо, а ее руки протягивали мне нечто вроде невидимого дара. Потом я вспомнила, что случилось в бунгало, и рывком села в постели. Однако с головой у меня все-таки было не очень хорошо, иначе мне бы не показалось, будто на нее очень сильно давит воздух.
— Ох, — простонала я.
— Тихо, тихо, Тамара, тебе надо лежать. Только не спеши, — услышала я тихий голос сестры Игнатиус, которая одной рукой взяла меня за руку, а другую положила мне на плечо, чтобы уложить меня, не потревожив многочисленные болячки.
— Голова, — прохрипела я, опять укладываясь в постель и глядя ей прямо в глаза.
— Тебя сильно ударили, — отозвалась сестра Игнатиус, протирая мне мокрым полотенцем кожу над глазом.
Ощутив жгучую боль, я вся сжалась.
— Уэсли? — испуганно спросила я, оглядываясь по сторонам и отталкивая ее руку. — Где он?
— Он с сестрой Концептуа. С ним ничего не случилось. Это он принес тебя сюда, — улыбнулась сестра Игнатиус.
— Тамара, — услышала я другой голос, и мама, подбежав ко мне, упала на колени. Она выглядела совсем по-другому. Во-первых, она сменила пеньюар на платье. Ее волосы были забраны на затылке в конский хвостик, лицо стало как будто тоньше, но глаза… несмотря на то что они были красные и заплывшие, как будто она долго плакала, ее глаза опять стали живыми. — Как ты?
Я не могла поверить, что она встала с кровати, поэтому молча смотрела на нее и ждала: неужели она опять впадет в транс? Тогда она потянулась ко мне и крепко поцеловала в лоб, так, что мне было почти больно. Пробежав ладонью по моим волосам, она еще раз поцеловала меня и сказала, что просит у меня прощения.
— Ох, — поморщилась я, когда она задела рану на голове.
— Дорогая, извини. — Она тотчас отодвинулась и внимательно осмотрела мою голову и лицо. Выражение ее глаз стало озабоченным. — Уэсли сказал, что нашел тебя в спальне. Там был мужчина с безобразными…
— Он не тронул меня. — Я стремительно бросилась на его защиту, не совсем понимая, с чего бы это. — Туда пришла Розалин. Она была в ярости. Наговорила много лжи о тебе и папе. Я хотела, чтобы она замолчала, а она оттолкнула меня… — Я поднесла руку к ране. — Плохо дело?
— Шрама не будет. Расскажи о мужчине, — попросила мама дрожащим голосом.
— Они поскандалили. Кажется, она называла его Лори, — вдруг вспомнила я.
Сестра Игнатиус, словно под ней зашатался пол, буквально упала на диван. Мама поглядела на нее, крепко сжав губы, потом обернулась ко мне:
— Значит, это правда. Артур говорил правду.
— Невозможно, — прошептала сестра Игнатиус. — Дженнифер, мы же похоронили его. Он погиб во время пожара.
— Не погиб, сестра Игнатиус. Я видела его. Я была в его спальне. Там много фотографий. Их сотни на всех стенах.
— Он любил фотографировать, — произнесла она, словно размышляя вслух.
— И я на всех фотографиях, — проговорила я, переводя взгляд с сестры Игнатиус на маму. — Расскажите мне о нем. Кто он такой?
— Фотографии? Уэсли не упоминал о них, — побледнев и задрожав всем телом, прошептала сестра Игнатиус.
— Потому что он не видел, а я видела. Вся моя жизнь у него на стенах. — Слова застревали у меня в горле, но я не умолкала. — День, когда я родилась, мое крещение. — Я посмотрела на сестру Игнатиус и едва справилась с захлестнувшим меня гневом. — И вас я тоже видела.
— Ох. — Худыми старушечьими пальцами она стремительно закрыла рот. — Ох, Тамара.
— Почему вы не рассказали мне? Почему вы обе лгали?
— Я очень хотела тебе рассказать. — Сестра Игнатиус вскочила с дивана. — Говорила же я тебе, что никогда не лгу, что ты можешь спрашивать меня о чем угодно, но ты не спрашивала. А я ждала и ждала. Я не считала, что это мое дело, и, видимо, напрасно. Теперь мне это ясно.
— Нельзя было допускать, чтобы ты вот так обо всем узнала, — дрожащим голосом произнесла мама.
— Вам обеим не хватило мужества сделать то, что сделала Розалин. Она рассказала мне. — Я оттолкнула мамину руку и отвернулась от нее. — Она рассказала мне любопытную историю о том, как папа и дедушка приехали сюда, желая купить здешние места под курорт. Она рассказала, как папа встретился с мамой и как он встретился со мной.
Я посмотрела на маму в ожидании, что она опровергнет эту ложь. Мама молчала.
— Скажи, что это неправда. — Глаза у меня наполнились слезами, голос прерывался. Я старалась быть сильной, но это было выше моих сил. Слишком много на меня навалилось. Сестра Игнатиус перекрестилась. Видно было, что она дрожала всем телом. — Скажите же, что мой папа — это мой папа.
Мама заплакала, потом слезы высохли у нее на щеках, она набрала полную грудь воздуха и словно снова стала сильной, как в прошлые времена. Когда она заговорила, ее голос звучал твердо и звонко:
— Ладно, Тамара, послушай меня и поверь, мы ничего не говорили тебе, потому что считали, что правильнее было сделать это много лет назад, и Джордж… — Она запнулась. — Джордж так сильно, всем сердцем, любил тебя, словно ты была его собственным ребенком…
Я вскрикнула, не в силах поверить тому, что услышала от мамы.
— Он не хотел, чтобы я рассказала тебе. И мы все время ссорились из-за этого. Это я виновата. Одна я виновата. Прости меня.
Слезы покатились у нее по щекам, и, хотя я не желала ей сочувствовать, хотела привести ее в замешательство, хотела показать, какую боль она мне причинила, у меня ничего не получилось. Как я могла оставаться спокойной? Мой мир изменился настолько стремительно, что я как будто слетела с орбиты.
Сестра Игнатиус поднялась с дивана и положила руку маме на голову, пока она что было сил старалась унять слезы, вытереть щеки и утешить меня. А я не могла смотреть на маму, потому что следила взглядом за сестрой Игнатиус, которая вдруг отошла к противоположной стене. Она открыла шкаф, вернулась и что-то подала мне.
— Вот. Я уже раньше пыталась отдать это тебе, — произнесла она со слезами на глазах. Подарок был завернут в бумагу.
— Сестра Игнатиус, мне сейчас не до подарков, ведь моя мама призналась, что лгала мне всю мою жизнь.
В моих словах было столько горечи, что мама поджала губы и наморщила лоб. Она медленно опустила голову, принимая упрек и даже не пытаясь оправдаться, отчего мне еще сильнее захотелось наорать на нее. Почему бы не воспользоваться случаем и не сказать ей все гадости, которые готовы были слететь у меня с языка в точности так же, как они летели в папу, когда мы с ним ссорились? Но я сдержала себя. В голове крутились мысли о последствиях и обо всем прочем, чему меня научил дневник.
— Разверни, — приказала сестра Игнатиус.
Сорвав бумагу, я обнаружила коробку, в которой лежал свернутый в рулон листок бумаги. Во все глаза я смотрела на сестру Игнатиус, но она встала на колени возле моей кровати, сложила руки и опустила голову, словно стала молиться.
Тогда я развернула этот листок, и он оказался свидетельством о крещении.

Сие Свидетельство о Крещении удостоверяет,
что Тамара Килсани,
рожденная 24 июля 1991 года
в замке Килсани графства Мет,
представлена миру
с Любовью
ее матерью, Дженнифер Бирн, и ее отцом,
Лоренсом Килсани,
в день
первого января 1992 года.

Я глядела на бумагу, вновь и вновь перечитывая написанные на ней слова и надеясь, что глаза обманывают меня. И не знала, с чего начать.
— Ладно, давайте по порядку. Здесь ошибка в дате.
Я старалась говорить уверенно, однако получилось жалко, и это было ясно даже мне. Над такими вещами не пошутишь.
— Извини, Тамара, — произнесла сестра Игнатиус.
— Так вот почему вы все время говорили, что мне семнадцать лет. — У меня в памяти пронеслись все наши беседы. — Но если это правда, то сегодня мне исполнилось восемнадцать лет… Маркус. — Я посмотрела ей прямо в глаза. — И вы собирались засадить его в тюрьму?
— Что? — Мама непонимающе смотрела то на меня, то на сестру Игнатиус. — Кто такой Маркус?
— Не твое дело, — отрезала я. — Сообщу тебе лет через двадцать.
— Пожалуйста, Тамара, — взмолилась она.
— Его могли засадить в тюрьму, — со злостью проговорила я, глядя на сестру Игнатиус.
В ответ сестра Игнатиус быстро-быстро замотала головой:
— Нет. Я все время просила Розалин, чтобы она сказала тебе. Пусть даже не тебе, а хотя бы полицейским. Она же отвечала, мол, все устроится. В конце концов я не выдержала и сама сообщила полицейским. Тамара, я поехала в Дублин к полицейскому Фицгиббону и собственноручно дала ему прочитать свидетельство о крещении. Конечно, мальчика обвиняли еще во взломе и проникновении в чужое жилище, но, учитывая обстоятельства, дело было прекращено.
— Что прекращено? О чем вы говорите? — спросила мама, с беспокойством глядя на сестру Игнатиус.
«Боже мой, если ты еще ничего не знаешь, значит, у тебя больше проблем, нежели я думал, Тамара. Послушай, я желаю тебе всего самого хорошего, только… не звони мне больше».
Тогда мы говорили с ним в последний раз. И к тому времени он уже знал, почему с него сняли обвинения. До чего же все казалось ужасным, если я не знала даже собственного возраста. Однако теперь мне хотя бы было известно, что с Маркусом все в порядке, и от моего гнева не осталось и следа. От гнева действительно не осталось и следа, зато волнение никуда не делось. В голове словно гремел набат. Я приложила ладонь к ране. Меня кормили лживыми россказнями, оставляя тропинку из хлебных крошек, которой я должна была следовать до поры до времени, а потом собственными силами разбираться в чужих хитросплетениях.
— Давайте по порядку. Розалин не солгала. Лори — мой отец. Урод… с фотографиями? — И я перешла на крик: — Почему же никто мне ничего не сказал? Почему вы позволили мне верить, что я потеряла своего отца?
— Ну же, Тамара, Джордж был твоим отцом. Он любил тебя больше всех на свете. Он растил тебя как собственную дочь. Он…
— ОН УМЕР! — крикнула я. — И все говорили, что я потеряла отца. Он тоже лгал мне. И ты лгала мне. Не могу поверить!
Я села на кровати, и у меня опять закружилась голова.
— Твоя мама считала, что Лори умер. Тамара, тебе тогда был всего годик. И у нее появился шанс начать новую жизнь. Джордж любил ее. Он любил тебя. Твоя мама решила начать все заново. У нее не было желания причинять тебе боль.
— Значит, все в порядке? — спросила я маму, хотя защищала ее сестра Игнатиус.
— Нет, нет, конечно же нет. И все же она заслуживала счастья. Когда Лори умер, твоя мама совсем растерялась, — продолжала сестра Игнатиус.
— Но он не умер, — возразила я на повышенных тонах. — Он живет в бунгало и каждый чертов день ест сэндвичи и яблочный пирог. Розалин знала, что он выжил.
При этих словах мама, наверное, упала бы, не поддержи ее сестра Игнатиус, и по ее лицу было видно, какое она переживает горе. Тут я замерла, понимая, что лгали не только мне. Только что мама узнала, что человек, которого она любила, не умер. В какую же ужасную игру они все тут играли?
— Мамочка, прости, — тихонько проговорила я.
— Ах, дорогая, — всхлипнула она, — наверно, я заслужила все это тем, как поступила с тобой.
— Нет. Нет, ты не заслужила. Это он не заслуживал тебя. Каким нужно быть идиотом, чтобы объявить себя мертвым?
— Думаю, он пытался защитить ее, — заявила сестра Игнатиус. — Он пытался дать вам обеим лучшую жизнь, какую сам не мог дать ни твоей маме, ни тебе.
— Артур сказал, что его ужасно покалечило. — Мама вопросительно посмотрела на меня: — Как… как он выглядит? Он был добр к тебе?
— Артур? — Я насторожилась. — Артур Килсани? Он — брат Лори? Мама кивнула и опять залилась слезами.
— С вами со всеми не соскучишься, — произнесла я, однако куда менее сердито. У меня просто не осталось сил.
— Он не хотел лгать, — сказала она, тоже как будто обессиленная. — Теперь понятно, почему он был против. Он говорил, что хочет быть твоим дядей, но никогда не говорил, будто он мой брат. А потом ты сама сделала неправильный вывод, и он смирился…
Мама махнула рукой, осознавая нелепость своих слов. В это время пришел Уэсли.
— Полицейские уже в пути. Ты как? — Он поглядел на меня. — Он был груб с тобой?
— Нет-нет, ничего подобного. — Я потерла глаза. — Он спас меня от Розалин.
— А я думал, что он…
— Нет, — сказала я и для пущей убедительности замотала головой.
— Я запер его в спальне, — виновато произнес Уэсли, вынимая из кармана ключ. — Мне показалось, что он хотел напасть на тебя.
— О нет.
Мой гнев улетучился. Мне стало жалко Лори. Ведь он пытался защитить меня. И он вручил мне подарок. Значит, он помнил о моем дне рождения. О моем восемнадцатом дне рождения. Конечно же помнил. И как я отблагодарила его? Заперла на ключ.
— Где Артур? — спросила сестра Игнатиус.
— Пошел в бунгало за Розалин.
И тут я вспомнила. Дневник.
— Нет!
Я напрягла все силы, стараясь встать.
— Дорогая, тебе нельзя, — сказала мама, пытаясь уложить меня обратно. Но я не поддалась.
— Его надо выпустить. — Я запаниковала. — Что я тут делаю столько времени? Уэсли, быстрее, вызывай пожарных.
— Зачем?
— Дорогая, успокойся, — встревоженно произнесла мама. — Лежи и…
— Да нет же. Послушайте. Уэсли, в дневнике все есть. Надо что-то делать. Вызывай пожарных.
— Тамара, это всего лишь книга, всего лишь… — Но до сих пор абсолютно все сбывалось, — отозвалась я. Уэсли кивнул.
— О чем вы говорите? — подходя к окну, неожиданно спросила мама.
Вдалеке, над деревьями, в небо поднимались клубы дыма.
— Розалин, — с такой злобой произнесла сестра Игнатиус, что я похолодела. — Вызывай пожарных, — приказала она Уэсли.
— Дай мне ключ! — крикнула я, забирая ключ у Уэсли и выбегая из комнаты. — Я должна спасти его. Еще раз я его не потеряю.
Мне было слышно, как они кричали, но я не остановилась. Я не слушала их криков. Я мчалась между деревьями на запах горелого дерева, мчалась прямо к бунгало. Совсем недавно я потеряла отца, который вырастил меня, и не собиралась терять своего другого отца.

0

25


Глава двадцать четвертая
Грезы о мертвецах

Когда я прибежала к бунгало, там уже стояла полицейская машина. Розалин, насколько мне было видно, стояла вместе со своей матерью на заросшем травой месте. С ней разговаривал довольно нетерпеливый полицейский, который снова и снова спрашивал, не остался ли кто внутри. Закрывая лицо руками, Розалин громко рыдала и время от времени оглядывалась на дом, словно не могла решить, что сказать. Артур тоже был там, он орал на Розалин, тряс ее за плечи и требовал ответа.
— Он в мастерской! — не выдержав, пронзительно взвизгнула Розалин.
— Его там нет, я смотрел! — крикнул Артур.
— Он должен быть там! — визжала Розалин. — Он должен быть там. Он всегда запирает спальню, когда идет туда.
— Кто? — неутомимо допытывался полицейский. — Кто еще есть в доме?
— Его там нет, — хрипло отозвался Артур. — Господи, что ты сделала, женщина?
— Боже мой, — громко повторяла Розалин, а ее мать тихонько плакала, стоя рядом с ней.
Вдалеке послышался вой сирен.
Не обращая ни на кого внимания, я незаметно промчалась по боковой тропинке в сторону задней двери бунгало. Повсюду был дым, он заполнил весь коридор, такой черный и густой, что вскоре я наглоталась его и он стал меня душить. Пришлось опуститься на колени, меня стало тошнить, я не могла дышать, у меня ужасно болели глаза, и я терла и терла, делая себе только хуже. Тогда я обернула лицо кардиганом. Но сначала намочила кардиган снаружи в холодной воде, прежде чем закрыть им рот и нос. Зажмурив один глаз, я стала продвигаться параллельно стене. Линолеум на полу стремительно нагревался, и мои шлепанцы стали к нему прилипать. Пришлось держаться поближе к стенам, где была уложена плитка, и в конце концов я все же добралась до нужной спальни. Тут я неосторожно положила ладонь на металлическую ручку и, естественно, обожглась, так что отпустила ее и вся съежилась, маша рукой, кашляя, стараясь не тереть глаза, борясь с тошнотой и ожогом. Открытая дверь в конце коридора пропускала воздух, и помещение немного проветривалось, поэтому я знала, что мое положение не смертельно опасно. В любую минуту я могла воспользоваться этой дверью.
Потом я вставила ключ в замочную скважину, молясь, чтобы она не расплавилась, и повернула его. Отступив на шаг, я ногой распахнула дверь. В комнату ворвался дым, и пришлось дверь захлопнуть. От жары на фотографиях загибались края. Огня видно не было, но мне хватало и дыма, густого черного дыма, заполнявшего мои легкие. Я попыталась крикнуть, но это оказалось напрасной затеей из-за кашля, и мне оставалось лишь надеяться, что Лори слышит меня и знает, кто я.
Нащупав кровать, я поняла, что он лежит на ней, и дотронулась до его лица, его прекрасного изуродованного лица, которому досталось не меньше, чем за?мку с его древней историей, притягивавшему меня к себе и не отпускавшему от себя. Я коснулась его век. Глаза были закрыты. Тогда я потрясла Лори, изо всех сил стараясь привести его в чувство. Не получилось. Он был без сознания. Спиной я чувствовала страшный жар, из двери палило огнем. Ясно, что скоро он достал бы меня в этой комнате, на стенах которой висело множество моих фотографий. Тогда я сорвала занавески, впуская свет в сумеречную, задымленную спальню моего отца. Я решила открыть окна, но они оказались запертыми. Ключей я не нашла. Тогда взяла стул и стала бить им в стекло, однако разбить его у меня не хватило сил. После этого я попробовала поднять моего отца, но он был слишком тяжелым для меня. Надо было поставить его на ноги, и опять у меня ничего не вышло. Тем временем усталость брала свое, у меня почти не оставалось сил, как я ни крепилась, да и голова шла кругом. Я легла рядом с ним и постаралась его разбудить. Держала его за руку. И так мы лежали вместе в кровати. Я не собиралась бросать его одного.
Неожиданно мне привиделся замок, банкетный зал с длинными столами, на которых стояли блюда с фазанами и поросятами, истекающими жиром и политыми соусами, с вкуснейшими утками и овощами, бутылки с вином и шампанским. Потом появилась сестра Игнатиус и стала кричать, чтобы я толкала, а я не знала, что толкать. Видеть я ее не видела, зато хорошо слышала. Потом тьма рассеялась, комната наполнилась ярким, чудесным светом, и я оказалась в объятиях сестры Игнатиус. Потом было стеклянное поле, по которому я бегала и бегала и никак не могла убежать от Розалин. И я держалась за руку Уэсли, как было прежде, только это был не Уэсли, это был Лори. Но он был не такой, каким я увидела его сегодня, а такой, как на фотографиях, красивый, молодой, плутоватый. Он оборачивался и улыбался мне, открывая и закрывая безупречно белые зубы, когда хохотал во все горло, и я поняла, насколько мы похожи, ведь всю жизнь мне не давало покоя то, что я не похожа ни на маму, ни на папу, а теперь все стало на свое место. Его нос, его губы, его щеки и глаза были в точности такими, как у меня. Он держал меня за руку и говорил мне, что все образуется. Мы бежали вместе, улыбаясь и смеясь на бегу и совсем не думая о Розалин, потому что она не могла догнать нас. Вместе мы могли убежать от всего мира. А потом я увидела на краю поля моего другого отца, который хлопал в ладоши и подбадривал нас, словно я опять была ребенком, и мы выступали за наш район в клубе любителей регби. Лори куда-то делся, и теперь мы с мамой бежали вместе «на трех ногах», как мы делали, когда я была совсем маленькой. Мама выглядела испуганной, она не смеялась, наоборот, была чем-то озабочена и скоро исчезла, а на ее месте вновь появился Лори. Мы бежали, спотыкаясь едва ли не на каждом шагу, и папа, смеясь, подбадривал нас и манил к себе, он стоял, широко раскинув руки, готовый в любую минуту подхватить нас, когда мы пересечем финишную черту.
Неожиданно на поле взорвались все стеклянные мобайлы, разлетелись на миллионы осколков, и я отпустила руку Лори. Меня звал папа, и я открыла глаза. В комнате было много разбитого стекла, мы были усыпаны им с ног до головы, осколки валялись на полу, и из окна вырывался чад. Я увидела вылетевшую в окно страшную гигантскую желтую клешню, следом за которой тянулся дым. Однако это не остановило огонь. Он сжигал фотографии, с невероятной скоростью перепрыгивая с одной на другую, свирепо набрасываясь на все вокруг, словно оставляя нас напоследок. Скоро должна была наступить наша очередь. Потом я увидела Артура. Увидела сестру Игнатиус. Мамино лицо, испуганное, взволнованное, живое. Она была снаружи, двигалась, разговаривала, несмотря на страх, и мне стало легче. Кто-то обнял меня, и вот я уже не в доме, хотя и кашляю, и отплевываюсь. Мне трудно дышать, и меня кладут на траву. Прежде чем закрыть глаза, я проверяю рядом ли мама. Она целует меня, потом я вижу, как она обнимает Лори, плачет и плачет, и ее слезы падают ему на голову, словно только слезами можно погасить огонь, разделивший их.
В первый раз с тех пор, как я нашла папу мертвым на полу в его кабинете, я облегченно вздыхаю.

0

26

Глава двадцать пятая
Маленькая девочка

В некие времена жила-была в бунгало маленькая девочка. Она была младшей дочерью в семье, и у нее имелись умная старшая сестра и красивый старший брат, на которого оборачивались на улице и с которым заговаривали чужие люди. Девочка стала последышем для родителей, давно забывших о детском лепете в своем доме. О ней не только не мечтали, ее не хотели, и она отлично об этом знала. В сорок семь лет, через двадцать два года после последних родов ее мама не была готова к появлению еще одного ребенка. Старшие дети давно выросли и разъехались. Дочь Хелен жила в Корке и работала учительницей в младших классах, а сын Брайан нашел свое место компьютерного аналитика в Бостоне. Они редко навещали родителей. Для Брайана такая поездка была чрезмерно дорогой, да и мать предпочитала проводить каникулы в Корке. Редко видясь с ними, маленькая девочка едва знала людей, называвших себя ее братом и сестрой, у которых были свои дети, кстати, постарше, чем она. Они тоже почти не знали свою маленькую сестру, не знали, что она собой представляет и чего хочет в жизни. Слишком поздно она появилась на свет, чтобы семейные узы, объединявшие старших, включили и ее в семейный круг.
Отец маленькой девочки был охотником и рыболовом в замке Килсани, который находился через дорогу. Мать служила там же поварихой. Малышке нравилось, как были устроены ее родители, она гордилась их такой невероятной близостью к знатным людям и тем, что в школе ее считали частью семьи Килсани. Ей нравилось быть посвященной в сплетни, о которых из ее ровесниц больше никто понятия не имел. К тому же ее семья всегда получала щедрые подарки на Рождество, не считая остатков еды, ненужных тканей и обоев, оставшихся после ремонта или генеральной уборки. Земли вокруг замка были частной собственностью, запретной для всех, кроме маленькой девочки, которой разрешалось играть внутри стен. Для нее это была безусловная честь, и она бы все сделала для своих родителей, чтобы не лишиться ее, исполнила бы любое поручение, бесконечно бегала бы к папе Джо и огороднику Пэдди с записками от мамы, в которых говорилось, какая рыба и какие овощи понадобятся ей к обеду.
Маленькая девочка обожала те дни, когда ей разрешалось посетить замок. Если она заболевала и не ходила в школу, ее мама боялась оставлять дочь дома одну. Мистер и миссис Килсани относились к этому с пониманием. Они разрешали маме приводить с собой ребенка, понимая, что той негде и не с кем оставить малышку, тогда как она отлично заботилась об их трехразовом питании на те деньги, которые таяли день ото дня. Маленькая девочка сидела в уголке просторной кухни и наблюдала, как мама весь день истекает потом над горячими горшками и ревущей плитой. Она должна была вести себя тихо и не мешать маме, но никто не мешал ей наблюдать за происходящим. Учась материнской стряпне, она одновременно подмечала все нюансы поведения обитателей замка.
Ей было известно, что, когда мистеру Килсани предстояло принять решение, он уходил в дубовую комнату, останавливался в центре, заложив руки за спину и глядя на портреты своих предков, которые благосклонно смотрели на него с больших парадных портретов в вычурных золоченых рамах. Покидал он дубовую комнату, высоко подняв голову и горя нетерпением совершить нечто грандиозное, как солдат, получивший выговор от своего командира.
Она также видела, что миссис Килсани, помешанная на своих собаках и, не в силах их поймать, бегавшая за ними как угорелая вокруг дома, не замечала многого из творившегося вокруг нее. Куда больше внимания она уделяла собакам, особенно проказливому спаниелю короля Карла по кличке Месси, который никак не поддавался дрессировке и постоянно занимал мысли своей хозяйки, любившей о нем поговорить. Она не обращала внимания на своих сыновей, искавших ее ласки, и на своего мужа, влюбленного в не слишком привлекательную горничную Магделин, которая, улыбаясь, демонстрировала гнилой передний зуб и проводила много времени за уборкой в хозяйской спальне, пока миссис Килсани бегала со своими собаками.
Маленькая девочка обратила внимание, что миссис Килсани выходит из себя при виде засохших цветов, и тогда она принялась проверять все вазы на своем пути, словно это стало ее наваждением. Она с удовольствием улыбалась, когда каждое третье утро приходила монахиня со свежими букетами, срезанными в саду за стеной. Потом, едва за монахиней закрывалась дверь, она буквально набрасывалась на цветы, безжалостно удаляя все, не соответствовавшие ее представлению о совершенстве. Маленькая девочка обожала миссис Килсани, восхищалась ее твидовыми костюмами и коричневыми сапогами для верховой езды, которые она надевала, даже когда не совершала конных прогулок. Тем не менее маленькая девочка дала себе слово, что не допустит вольностей в своем доме. Она обожала хозяйку и всетаки считала ее дурой.
О муже хозяйки девочка почти не задумывалась и вовсе не интересовалась его играми с уродливой горничной, даже когда он щекотал ей задницу метелкой для смахивания пыли и веселился, будто младенец. А мужчина считал девочку слишком маленькой, чтобы что-то замечать и что-то понимать. Ей не очень нравился мистер Килсани, а тот считал ее дурой.
Маленькая девочка все видела. И она дала себе слово, что всегда будет знать обо всем, творящемся в ее доме.
Ей нравилось наблюдать и за двумя мальчиками, сыновьями хозяев замка. Они всегда были готовы пошалить, вечно бегали по коридорам, опрокидывая все на своем пути, разбивая, наверное, ценные вещи, вызывая гнев прислуги и ввязываясь с ней в ожесточенную перепалку. В первую очередь ее внимание привлекал старший сын хозяйки. Это он замышлял все каверзы. Младший же был по-рассудительнее и следовал за старшим братом в основном из желания присмотреть за ним. Старшим был Лоренс, или, как его звали все, Лори. Он как будто никогда не замечал маленькую девочку, хотя она всегда находилась поблизости, чувствуя себя втянутой в чужую игру, пусть даже без приглашения, и всем сердцем отдаваясь ей в своем воображении.
Зато младший брат Артур, или Арти, как его называли, обращал на девочку внимание. Он не приглашал ее поиграть с ним, хотя редко делал что-нибудь по собственному почину, предпочитая следовать за братом, но если Лори совершал глупость, Арти обычно оглядывался на девочку, вращал глазами или отпускал шуточку, чтобы позабавить ее. Однако ей это не нравилось. Она постоянно ждала, что Лори обратит на нее внимание, и чем дольше он игнорировал ее, тем сильнее, навязчивее становилось ее ожидание. Иногда, если он бегал один, она нарочно вставала у него на пути. Маленькой девочке хотелось, чтобы он остановился или хотя бы посмотрел, даже прикрикнул на нее. А он просто-напросто обегал ее. Если он и Арти играли в прятки, то она помогала ему и показывала укромное место Арти. Однако Лори делал вид, будто не видит ее жестов, и искал брата в другом месте, а потом кричал, что тот победил. Ему ничего не надо было от нее.
Маленькая девочка довольно часто пропускала школу и оставалась дома, чтобы провести побольше времени в замке. Больше всего она любила летние каникулы, когда можно было каждый день гулять в усадьбе Килсани, не делая вид, будто ее одолел кашель или у нее разболелся живот. Как раз летом, когда маленькой девочке исполнилось семь лет, Арти — восемь и Лори — девять, она играла одна в парке и мать окликнула ее. Мистер и миссис Килсани собирались уехать на целый день, чтобы принять участие в охоте на лису у своих кузенов в Балбриггане. Миссис Килсани позвала маму маленькой девочки в свою комнату, чтобы та помогла ей с платьем оливкового цвета, у которого была юбка до пола и жемчужное шитье, и с меховой накидкой, а потом осталась бы вместо хозяйки на весь день. Когда же повариха вышла в коридор, то по лицам мальчиков сразу поняла, что у них не все ладно.
— Сегодня прекрасный день, так что лучше вам поиграть на улице и подышать свежим воздухом, — сказала мать маленькой девочки. — И Розалин тоже поиграет с вами.
— Не хочу с ней играть, — заявил Лори, все еще не глядя на маленькую девочку, которая теперь, по крайней мере, знала, что она не невидимка и он замечает ее.
— Мальчики, постарайтесь быть с ней милыми. Поздоровайтесь с Розалин.
Однако мальчики продолжали стоять с крепко сжатыми губами, и тогда матери маленькой девочки пришлось прикрикнуть на них.
— Здравствуй, Розалин, — пробурчали братья. В это время Лори стоял низко опустив голову, а Арти робко ей улыбался.
До этого дня у маленькой девочки словно вовсе не было имени. Когда же она услышала, как он произнес «Розалин», ее как будто крестили заново.
— А теперь бегите, — сказала ее мама. Мальчики рванули прочь, и Розалин побежала следом за ними.
Углубившись в лес, они остановились, и Лори принялся изучать муравьиные ходы.
— Меня зовут Арти, — произнес младший брат.
— Не разговаривай с ней, — раздраженно проговорил Лори, поднимая с земли палку и размахивая ею, словно вступил с кем-то в поединок.
Игнорируя маленькую девочку и своего брата, Лори сосредоточил внимание на дупле в дереве и стал тыкать в него палкой. Неожиданно послышались голоса, и Лори, навострив уши, направился в ту сторону. Он поднял руку, и остальные, остановившись, стали высматривать чужаков, а увидели слугу Пэдди, который, стоя на коленях, занимался ежевикой. Рядом с ним, в тачке, лежала девочка со светлыми кудряшками лет двух от роду.
— Кто она такая? — спросил Лори, и в его голосе Розалин учуяла опасные ноты, однако, взволнованная их первым разговором, ответила, тщательно контролируя свой голос, несмотря на громко бьющееся сердечко, ибо она желала стать для него совершенством.
— Это Дженнифер Бирн, — ответила Розалин, напустив на себя важность в подражание миссис Килсани. — Пэдди — ее папа.
— Пусть она поиграет с нами, — сказал Лори.
— Она же еще совсем маленькая, — возразила Розалин.
— И смешная, — заметил Лори, глядя на наслаждавшуюся жизнью Дженнифер.
С того дня их стало четверо. Каждый день Лори, Арти, Розалин и Дженнифер играли вместе. Мальчики сами, по своей воле, пригласили Дженнифер, тогда как Розалин была им навязана. И Розалин всегда помнила об этом. Даже когда Лори целовал ее в кустах или когда они несколько недель были почти женихом и невестой, она знала, что предпочитает он маленькую Дженнифер. Так было всегда. Дженнифер заворожила Лори сразу и навсегда. Лори нравилось в ней все, и что она говорила, и как она ходила, он всегда стремился быть с ней рядом.
Год от года Дженнифер становилась все привлекательнее, хотя сама и не подозревала о своих чарах. В одно прекрасное лето она вдруг несказанно похорошела. Откуда только взялись пышная грудь, осиная талия, округлые бедра? Потеряв мать в три года, она была настоящим сорванцом, лазала по деревьям, бегала наперегонки с Лори и Арти, раздевалась и ныряла в озеро, ни на кого не обращая внимания. Ей хотелось приобщить и Розалин к таким развлечениям, но у нее ничего не получалось, и она искренне недоумевала, почему Розалин не такая, как она. А Розалин, со своей стороны, ждала, когда наступит ее час. Она знала, что рано или поздно девочки-сорванцы перестают нравиться мальчикам, они теряют к таким девочкам интерес. Наступает день, и мальчики отправляются на поиск настоящей женщины — вот тогда и наступит ее черед. Розалин будет не хуже миссис Килсани, она сумеет управлять замком, готовить еду, дрессировать собак и добиться того, чтобы монахини приносили в замок только самые лучшие цветы. Она мечтала, что когда-нибудь Лори будет принадлежать ей, что они станут вместе жить в замке, присматривать за собаками и цветами, а еще Лори будет получать вдохновение от своих предков, изображенных на парадных портретах в дубовой комнате.
Когда мальчиков отправили в закрытую школу, Лори писал письма только Дженнифер, а Арти — обеим девочкам. Розалин ничего не рассказывала об этом Дженнифер. Она делала вид, будто тоже получает письма от Лори, но их нельзя читать вслух, настолько они личные. Однако Дженнифер не выказывала недовольства, слишком уверенная в своей дружбе с братьями, и от этого Розалин ревновала еще сильнее. А потом, когда мальчики учились в колледже, мать Розалин совсем разболелась, постаревший отец тоже, и им не хватало денег, так как старшие дети были слишком далеко, чтобы помочь. Пришлось родителям Розалин зависеть от ребенка, от которого они никогда не желали зависеть. Розалин бросила школу и взяла на себя обязанности поварихи в замке, а Дженнифер продолжала радоваться жизни и наносить визиты братьям Килсани, учившимся в Дублине.
Это было худшее время в жизни Розалин. Недели тянулись долго и скучно. Она жила ожиданием Лори, жила мечтами, вспоминала прошлое и воображала будущее, пока остальные трое занимались чудесными вещами — Лори учился в школе искусств и посылал домой свои творения из стекла, Арти изучал садоводство, а Дженнифер, стоило ей выйти из дома, тотчас получала приглашения стать моделью. Когда они возвращались домой на каникулы, Розалин сияла от счастья, разве что ей хотелось, чтобы Лори хоть раз посмотрел на нее так, как он смотрел на Дженнифер.
Розалин понятия не имела, сколько времени продолжался их роман. Оставалось только предполагать, что начался он в Дублине, пока сама она щипала фазанов и чистила рыбу. Неизвестно, сказали бы об этом, если бы в один ужасный день она не привела Лори к яблоне и не рассказала о своих чувствах, показав надпись на дереве: «Роза любит Лори». Розалин была уверена, что Лори оценит ее признание, что он сумеет разглядеть ее достоинства, увидит в ней будущую хозяйку замка, которая отлично справляется с делами в его отсутствие. О таком дне она мечтала месяцами, да что там месяцами — многими годами.
Однако все получилось не так, как мечтала Розалин. Совсем не так, как ей грезилось годами, тем более месяцами, проведенными в кухне замка. Ей стало темно и холодно. Отец умер, братья приехали на похороны, старшая сестра Розалин хотела забрать мать к себе в Корк, но без матери Розалин оставалась в полном одиночестве, и она дала слово хорошо за ней присматривать. Дженнифер обещала ей свою дружбу, и Розалин приняла ее, не переставая ненавидеть Дженнифер, ненавидеть ее разговоры, ее поступки, ненавидеть ее за любовь к ней Лори.
Осенью 1990 года Дженнифер забеременела. От жизни Розалин остались одни руины. Хозяева замка Килсани с распростертыми объятиями приняли Дженнифер. Довольная миссис Килсани показывала ей свои наряды, свое подвенечное платье — короче говоря, все то, что должно было принадлежать Розалин. Каждую неделю Дженнифер и ее отца приглашали к обеду. И Розалин готовила для них. Такое унижение не забывается.
Ребенок родился на две недели раньше и не дал матери времени доехать до больницы. Темной ночью Розалин побежала за старой монахиней. На свет появилась девочка. Ее назвали Тамарой в честь матери Дженнифер, которая умерла, когда Дженнифер была еще совсем крохой. Дженнифер и Лори еще не обвенчались, но жили вместе в замке. Розалин и Артур стали крестными родителями девочки, а крещение провели в часовне при замке.
Жизнь в замке не была простой. Семейству Килсани стало трудно содержать замок, денег не хватало, и в конце концов положение владельцев оказалось отчаянным. Убирать, топить, поддерживать в жилом состоянии все комнаты было слишком обременительно. И однажды члены семьи сошлись за обедом, чтобы обсудить свои проблемы. Спрятавшись поблизости, Розалин все слышала.
Наверное, придется открыть замок для публики. Каждую субботу они будут пускать посетителей в свой дом, чтобы те разглядывали фотографии на письменных столах восемнадцатого века, фамильные портреты в дубовой комнате, заходили в часовню, перебирали письма лордов и леди, политиков и бунтарей времен великих восстаний.
— Нет, — плакала миссис Килсани, — я не позволю никому глазеть на нас, словно мы в зоопарке. Но как же нам все-таки платить по счетам? Билет в несколько фунтов с взрослого посетителя не починит крышу, не заплатит жалованье Пэдди и не избавит нас от счетов за уголь.
И все-таки решение было найдено. В один прекрасный день в Килсани на своем «бентли» приехали девелоперы Тимоти и Джордж Гудвины, и они глазам своим не поверили, когда увидели призамковые земли, прекрасные виды, озера, оленей, фазанов. Это уже само по себе было как тематический парк. А они еще ясно представляли, как из всего этого богатства извлечь деньги. Элегантный, но грубый Тимоти Гудвин, в костюме-тройке и с чековой книжкой во внутреннем кармане, мгновенно влюбился во владения Килсани. Джордж Гудвин влюбился в Дженнифер Бирн. Для Розалин это был счастливейший день в жизни. Подавая обед в огромной столовой, она не могла не заметить, что Джордж Гудвин не сводит глаз с Дженнифер, почти не разговаривает с Лори и много играет с малышкой. Это видели все, кто сидел за столом, и Лори конечно же тоже. А Дженнифер, хоть и была мила с Гудвином, обожала Лори.
Потом Гудвины вновь и вновь возвращались в Килсани, чтобы сделать обмеры, привезти рабочих, архитекторов, инженеров, геодезистов. Джордж приезжал гораздо чаще, чем его отец, якобы желая обсудить то одну, то другую деталь проекта. А Розалин поняла, что у нее, возможно, появился шанс заполучить Лори. Однажды вечером она услышала, как Джордж обещает Дженнифер солнце, луну, звезды. Никто не мог не влюбиться в Дженнифер. И это было ее бедой — она посылала некие сигналы, заманивала мужчин в свою паутину и понятия не имела, сколько жизней успела погубить. Признавая Джорджа Гудвина приятным и добрым человеком, она все же отвергла его притязания.
Однако у Розалин появились свои планы на будущее.
Как-то Лори перехватил ее в буфетной, где она ревела белугой. Поначалу Розалин ничего не хотела ему говорить, не хотела его расстраивать. Мол, это ее не касается, тем более что Дженнифер — ее подруга. Однако Лори в конце концов уговорил ее, и она рассказала, чему стала свидетельницей. Ей было больно видеть тень, появившуюся у него в глазах. Ей было до того больно, что она прямо там и тогда же захотела забрать свои слова обратно, но Лори взял ее руку, погладил ее, обнял Розалин и сказал, что она всегда была ему настоящим другом, хотя он и не умел этого оценить. Ну как тут брать свои слова обратно?
Ночь была долгой, и выяснение отношений тоже было долгим. Розалин не стала вмешиваться, потому что Лори и Дженнифер своими попреками сами причинили себе куда больше вреда, чем это могла бы сделать Розалин. Лори не сказал Дженнифер, что на нее насплетничала Розалин. И Розалин это было на руку. Она даже подставила свое плечо, чтобы Дженнифер могла выплакаться на нем и выслушать противоречивые советы старшей подруги. В ту ночь Дженнифер спала в доме у ворот, потому что Лори не желал ее видеть. Дженнифер пришла к Розалин, когда та с легким сердцем убиралась в кухне, довольная затеянной ею интригой, и принесла с собой письмо. Розалин прочитала его, и, хотя плакала она редко, в тот раз она была искренней, когда не смогла сдержать слезы. Дженнифер попросила ее передать письмо Лори, но Розалин бросила его в огонь. Правда, в эту минуту в кухню пришла маленькая дочь Дженнифер и Лори, которая была настолько похожа на отца, что у Розалин защемило сердце и она подвинула письмо, которое поедал огонь, а потом бросила его в мусорное ведро. Взяв малышку на руки, она отнесла ее в постель. Потом ушла домой.
В ту ночь случился пожар. Розалин не была уверена, что причина пожара не в письме, тем более что было установлено — огонь пришел из кухни. Однако ее никто не попрекнул ни словом, ни делом. Маленькую девочку спас Лори. После этого он вернулся в дом за какими-то ценными вещами. А потом Дженнифер узнала, что Лори погиб в огне. Лори не захотел возвращаться к Дженнифер, чтобы не привязывать ее к себе из чувства долга. Насколько ему было известно, Джордж Гудвин завладел ее сердцем и у него было что ей предложить. Решение конечно же было его, но и тут не обошлось без Розалин, которая подтолк нула его к этому решению. Действительно, ему нечего было дать Дженнифер. У него больше не было ни замка, ни земли (проданной), он не владел одной рукой и ногой. И потом, он стал уродлив, словно сгнившее дерево. Арти не соглашался с Лори, однако не смог убедить его, что нехорошо обманывать Дженнифер. С тех пор братья не перемолвились ни словом, даже когда поселились друг против друга через дорогу.
Несколько месяцев Дженнифер не могла прийти в себя, отказывалась выходить из дома, отказывалась жить. Тем не менее молодость взяла свое, когда в дверь постучался симпатичный и успешный джентльмен, пожелавший спасти ее и увезти подальше от родных мест. И опять определенную роль в решении Дженнифер сыграла Розалин. Она отлично все продумала. Конечно же ей в голову не приходило поджигать дом и уродовать несчастного Лори, но что было, то было, и, слава богу, это сработало ей во благо. Арти поселился в доме у ворот и стал работать вместе с Пэдди. Лори жил в бунгало, где Розалин было сподручно ухаживать за ним и за своей матерью. Каждый день Лори благодарил ее за поддержку, но не мог дать ей то, чего она ждала от него. Он не любил ее. Но она была нужна ему, чтобы выжить. В конце концов Розалин все поняла и смирилась, не получив Лори в свое полное владение. Он не сделал ее Розалин Килсани.
Потом умер Пэдди. Арти жил один в доме у ворот, и Розалин стала уделять ему много внимания, скорее, отвечать на то внимание, которым он оделял ее с детских лет. Розалин поменяла свою фамилию на Килсани, хотя они никогда не вспоминали о своих титулах, да и Лори никуда не делся из ее жизни, ведь он не мог без нее обойтись. Как бы там ни было, Розалин не любила ездить в город, тем более слушать местные сплетни от людей, которые понятия не имели о том, о чем говорили. Из дома она выбиралась только на службу в церковь и на рынок, где продавала выращенные своими руками овощи. За покупками же отправлялась подальше от дома, где никто не задавал ей вопросов.
Это случилось семнадцать лет назад, и все шло неплохо, конечно, не идеально, но все-таки терпимо, пока Джордж Гудвин, до конца остававшийся героем, не решил защитить Килсани от банка и не разрушил более или менее устоявшуюся жизнь Розалин. А потом явилась противная и невероятно похожая на отца девчонка, которая должна была быть ее дочерью, и вовсе устроила бог знает что. Как-нибудь Розалин справилась бы с ней, если бы Дженнифер перестала задавать вопросы, если бы она оправилась от своих бед и смогла бы вместе с Тамарой вернуться к самостоятельной жизни в Дублине. Но вместо этого Дженнифер вновь стала сокрушаться о «погибшем» Лори и вести себя соответственно. У нее словно помутилось в голове, и она загоревала не о том человеке, о котором должна была горевать. Единственным желанием Розалин стало помочь Дженнифер как-то разобраться со своим финансовым положением и побыстрее уехать, но из этого ничего не вышло.
Розалин не могла смириться с возможной потерей. Она любила Лори больше кого бы то ни было в своей жизни, однако ложь, которую он заставил ее принять, принесла слишком много бед и многим людям. В конце концов Розалин это поняла. К тому же она устала. Устала сражаться за свой брак с прекрасным душой и телом Артуром, который всегда был против решения Лори и согласия Розалин поддерживать его в этом. Ее необыкновенно добрый, терпимый муж каждый день рвал себе сердце, вынужденный лгать Дженнифер и Тамаре, а ведь он этого не заслужил. Розалин устала хранить тайну, устала бегать туда-сюда, устала от того, что не могла прямо посмотреть в глаза местным жителям из боязни, как бы не узнали, что она совершила, ведь они постоянно гадали о том, кто поддерживает огонь в бунгало и мастерской, дым от которого был виден и днем и ночью. Ей хотелось, чтобы все закончилось. Ей хотелось, чтобы исчезло бунгало, которое всегда было ей тюрьмой и которое стало тюрьмой для Лори и ее матери. Ей хотелось всех освободить. Но прежде чем зажечь спичку, она убедилась в безопасности матери.
Почему, Розалин, почему? Ей снова и снова задавали этот вопрос, пока она стояла перед горевшим домом. Почему? Все еще не понимая, люди спрашивали и спрашивали. Попробовали бы они сами пройти через все то, через что прошла она, не произнеся ни слова упрека, ни слова жалобы. Вот вам и почему. Вот вам и причина. И маленькой девочкой, и взрослой женщиной Розалин слишком сильно любила Лори.

0

27

Глава двадцать шестая
Что мы узнали сегодня

7 августа, пятница Я слышала, как мама и Лори проговорили до самого рассвета. Не знаю, о чем они говорили, однако их голоса понравились мне гораздо больше, чем, скажем, пару недель назад. Сестра Игнатиус помогла им преодолеть многие трудности. Это было все равно что пережить нечто очень плохое или страшное, а потом, пережив это, почувствовать облегчение, даже забыть, какой ужас остался позади и какими несчастными они были, и захотеть опять пройти через все прошлые испытания или хотя бы вспомнить то хорошее, что было в них, и сказать себе, мол, тяготы, оставшиеся позади, помогли мне выявить лучшую часть моей души.
В каждой семье свои проблемы. Не бывает ничего идеального. И наверняка никогда не было. Хотя слон исчез из комнаты. Он свободен и, ничего не слыша и не видя, бежит по дороге, пока мы все пытаемся его приручить. Похоже на то, как картежник тасует колоду — он путает карты, творит с ними, что ему угодно, но постепенно колода сама собой устанавливает изначальный порядок. Именно это случилось с нами. Давным-давно нас перетасовали, и был нарушен порядок вещей. Теперь мы наводим порядок и стараемся быть разумными.
Не думаю, что мама или я когда-нибудь простим Лори, Розалин и Артура за то, что они хранили от нас такую тайну, и за то, что так долго лгали нам. Все, что мы можем сделать, — это постараться понять Лори, который хотел для нас лучшего, и не важно, как он ошибался. Он говорит, что принял свое решение из любви к нам, что хотел обеспечить нам лучшую жизнь. Это непростительно. И нам недостаточно слышать, как повлияла на него Розалин, как она изменила его представление о маме, как Розалин напичкала его и маму таким количеством лжи, что они уже сами перестали что-нибудь соображать. Это непростительно, но мы должны постараться и понять. Может быть, когда я все пойму правильно, мне удастся его простить. Может быть, когда я пойму, почему мама и папа лгали мне о моем настоящем отце, я сумею простить их. Думаю, пока до этого далеко. Пока я лишь могу поблагодарить Лори за то, что он дал мне такого замечательного отца. Джордж Гудвин был хорошим человеком, удивительным отцом, и он заботился о нас, несмотря ни на что, до самой своей смерти. Он сражался со своим отцом, пока тот был жив, за земли Килсани. Он понимал, что это единственное наследство моего биологического отца, если бы жизнь пошла своим чередом и он не погиб в огне. Кстати, это был и мамин дом. Здесь она выросла, здесь сложились ее воспоминания, и когда банки предъявили ему свои претензии, он защитил нас. Правда, я бы предпочла сохранить папу, а не Килсани, но теперь я хотя бы знаю, как сильно он любил нас и что пытался сделать. Оба моих папы от многого отказались ради нас. Могу только сказать им спасибо. Наверное, мне повезло, что меня так сильно любили эти два человека. Не исключено, многие сочтут это совершенно непостижимым, однако такова моя жизнь и такой я научилась ее ценить.
Каждый день Артур навещает Розалин в больнице. Ей, как никакой другой женщине на свете, повезло с мужем, а она никогда этого не понимала. Теперь поняла, когда все остальные отвернулись от нее. Один Артур не отвернулся, узнав о том, что она натворила, и изо всех сил старается вернуть к жизни женщину, которую любит. Для меня его верность непостижима, но я ведь еще никого не любила. Похоже, любовь творит с людьми самые невероятные вещи. Артуру очень хочется, чтобы Розалин выздоровела, однако, между нами, не думаю, что она когда-нибудь выйдет из больницы. Что бы ни случилось с Розалин, это уходит корнями в далекую прошлую жизнь и прорастает в будущую жизнь, что бы их обоих там ни ждало.
Артур и Лоренс вновь воссоединились. Вряд ли Артур когда-нибудь простит Лоренса за то, что тот сделал, за то, что взял с него обещание хранить придуманную им ложь. Тем не менее мне кажется, он простит его гораздо быстрее, чем простит себя. Каждый день он мучил себя тем, что ничего не предпринял, не остановил заговорщиков, не помешал лжи разрастаться, глядя, как я взрослею и не знаю, что мой отец живет через дорогу, глядя на тоскующую маму, хотя до ее любимого Лори было рукой подать. Он говорит, что его останавливало много вещей, но самым главным было то, что Джордж безмерно любил маму и был очень хорошим отцом для меня. Полагаю, легче найти выход, когда знаешь все слагаемые происходящего. Когда же застреваешь посередине и вокруг множество тупиков, которые никуда не ведут, очень трудно все расставить по полочкам. Мне это известно.
Что со мной? Что ж, мне немного не по себе, но, как ни странно, я чувствую, что стала сильнее. С Зои и Лаурой я распрощалась окончательно после того, как они попросили у меня фотографию, на которой у меня обгоревшая рука, для своих страничек в «Моем мире». Однако я вскоре собираюсь пригласить к себе Фиону, ту самую девочку, которая на похоронах папы подарила мне книжку. Пусть только немного уляжется волнение.
Вот такая история. И это конец истории. Как я уже сказала вначале, не думаю, чтобы мне многие поверили, тем не менее всё, каждое слово, написанное мной, правда. Во всех семьях свои секреты, о которых не говорят, однако есть такие места, где можно найти ответы на все вопросы, где можно посидеть и подумать. Например, об имени, которое никогда не произносили или произнесли случайно и больше никогда не упоминали. У всех нас есть свои секреты. Как бы там ни было, наши секреты вылезли наружу или, во всяком случае, начали вылезать. И еще у меня постоянно возникает вопрос: сумела бы я узнать так много о себе и своей жизни, если бы не дневник? Иногда мне кажется, что рано или поздно я все равно обо всем узнала бы, но гораздо чаще мне приходит в голову, что правда была целью дневника, ведь у него наверняка была цель. И он привел меня к ней. Он помог мне узнать секреты, и еще он помог мне стать лучше. Наверное, это прозвучит глупо, не знаю, и все же это он помог мне понять, что всегда есть «завтра». Прежде меня интересовали исключительно «сейчас» и «сегодня». Все, что я говорила и делала, было ради немедленного достижения сиюминутных желаний. Ни разу мне не пришло в голову подумать, как поведут себя другие костяшки домино. Дневник помог мне понять, что все в этом мире связано и одно вытекает из другого. Как мне разделить события своей жизни и жизни других людей? Я все время думаю о том, как нашла дневник в передвижной библиотеке Маркуса, словно дневник ждал меня у него именно в тот день. Полагаю, многие бывают в книжных магазинах, заранее не предполагая, какие книги собираются купить. А книги стоят на полках и чудесным образом поджидают своих будущих хозяев. У каждого человека своя книга. Словно книги загодя знают, в чью жизнь им предстоит войти, как им угадать своего человека, как преподать ему урок, как заставить его улыбнуться, причем как раз тогда, когда это необходимо. Теперь я по-другому отношусь к книгам, чем когда-то.
В младшей школе учительница обычно повторяла, чтобы мы в конце дня писали несколько строчек в тетрадке с надписью «Что я сегодня узнала». Правда, если учесть мои сегодняшние обстоятельства, ради экономии места я бы предпочла написать «чего я сегодня не узнала». В самом деле, чего я не узнала? Да все узнала. Абсолютно все. Я узнала очень много, я повзрослела, и этому не будет конца.
Я думала, что случившееся со мной — мои настойчивые попытки узнать, кто я такая, — были нужны, чтобы заставить глупую девочку понимать себя. После пожара, как мне показалось, дневник должен был снова стать обычной записной книжкой, которую я верну в передвижную библиотеку и поставлю на полку с нехудожественной литературой, и пусть кто-нибудь другой поучится у него жизни. Но я не могу этого сделать. Не могу отпустить его. Он продолжает рассказывать мне о завтрашнем дне, и я продолжаю жить по его подсказке, стараюсь завтра стать лучше, чем сегодня.
Закрыв дневник, я ушла из замка и направилась в сад, где договорилась встретиться с Уэсли, кстати, возле той самой яблони с вырезанной надписью.
— Ох-хо-хо, — произнес Уэсли, заметив у меня под мышкой дневник. — Что теперь?
— Ничего такого, — ответила я, усаживаясь на одеяло рядом с Уэсли.
— Не верю. Что это у тебя?
— Это о тебе и обо мне, — рассмеялась я.
— И что о нас?
Я наморщила лоб, словно намекая на нечто неприличное.
— О нет! — воскликнул он, по-актерски воздев руки к небу. — Значит, мало спасти тебя из горящего дома, я еще должен и поцеловать тебя?
Я пожала плечами:
— Как хочешь.
— Где же это должно случиться? Здесь? Я кивнула.
— Ладно. Итак, — произнес Уэсли и посмотрел на меня с самым серьезным видом.
— Итак, — отозвалась я и кашлянула, готовясь к поцелую.
— Там сказано, что я поцелую тебя или ты поцелуешь меня?
— Насколько я поняла, ты поцелуешь меня.
— Отлично.
Уэсли немного помолчал, потом потянулся ко мне и нежно поцеловал меня в губы. Это был самый замечательный, самый сладкий поцелуй, какой мне только пришлось пережить, но Уэсли вдруг открыл глаза и отпрянул от меня.
— Ты только что сама это придумала, правда? — спросил он, округлив глаза.
— О чем ты? — рассмеялась я.
— Тамара Гудвин, вы только что сами это придумали! — усмехнулся Уэсли. — Давай сюда дневник.
Он вырвал у меня книгу и сделал вид, будто собирается стукнуть меня ею по голове.
— Нам, Уэсли, надо планировать наши завтра.
С этими словами я повалилась на одеяло и поглядела снизу вверх на дерево, которое много чего видело.
Уэсли наклонился надо мной, и наши лица сблизились настолько, что мы едва не соприкасались носами.
— А что там сказано на самом деле? — едва слышно спросил он.
— Что я думаю, будто все будет хорошо. И я опять напишу завтра.
— Ты всегда так говоришь.
— И всегда так делаю.
— Ты готова? — спросил он, вглядываясь в меня.
— Думаю, да, — прошептала я.
— Хорошо. — Он сел и потянул меня за собой. — Я кое-что принес.
Откуда-то из-за спины он вытащил чистый прозрачный пакет, и я опустила в него дневник. Поначалу мне не очень хотелось это делать, но потом, когда дневник оказался внутри пакета, я поняла, что решение было правильным.
Уэсли закрыл пакет и подал его мне.
— Ты должна сама это сделать.
Я посмотрела на яблоню, на вырезанные на ней имена моей мамы, Лори, Артура и Розалин, и еще десятков людей, которые под этим деревом мечтали о прекрасном завтра, после чего опустилась на колени и положила дневник в выкопанную Уэсли ямку, и мы вместе с Уэсли засыпали дневник землей.
Я не лгала, когда говорила, что не могу «отпустить» дневник от себя. Действительно не могу. Пока не могу. Может быть, если я когда-нибудь вновь попаду в беду, то выкопаю его и посмотрю, что он скажет мне. А пока мне пора самой позаботиться о себе.
Спасибо, что прочитали мою историю. Завтра я напишу еще что-нибудь.

0


Вы здесь » Наш мир » Зарубежные книги » Сесилия Ахерн - Волшебный дневник