* * *

Обосновались мы в Минске, сняли номер в приличной гостинице. Первые два дня выходили из номера, только чтобы перекусить: не могли досыта наговориться и друг на друга насмотреться. Потом разговоры поутихли, надо было решать что-то всерьез. Денег, что я с собой прихватила, нам хватит не на несколько месяцев даже, а на несколько лет, но ведь не только в деньгах дело. Будущее виделось смутно и как-то безрадостно.
Часами шлялись по городу и все чаще друг от друга глаза отводили. Через две недели я честно призналась самой себе, что страшно скучаю по родному городу, своей квартире, привычным и дорогим вещам, а главное, по Таньке. Конечно, я и раньше знала, что будет мне без нее одиноко, но чтобы так…
Я гнала эти мысли прочь, зная, что, решись я даже Димку бросить, дорога назад мне заказана. И Димку бросать не хотелось, не его вина, что жизнь обошлась с нами сурово, а уж если по справедливости судить, моей вины здесь несравнимо больше. Но, как бы то ни было, чувствовала я себя несчастной и тайком от любимого часто ревела.
Как-то вечером он присел передо мной на корточки, взял за руки и спросил:
— Плохо тебе со мной?
Я испугалась, обняла его покрепче и сказала:
— Мне с тобой хорошо, Дима. Только страшно очень. Зыбко все, мутно. Он стал целовать мне руки и уговаривать:
— Все хорошо будет, Ладушка. Потерпи немного. Все есть, и руки, слава богу, тоже, сейчас не старые времена, все проще. Найду работу, будет у нас свой дом, и жизнь наладится. Только потерпи немного, пожалуйста.
Я заплакала и стала клясться в вечной любви. Димка, конечно, прав, ничегонеделанье кого хочешь в тоску вгонит, а для мужика это и вовсе равносильно тюремному заключению.
На следующее утро Димка отправился искать работу, а я не удержалась и позвонила Таньке. Она мне очень обрадовалась.
— Как медовый месяц? — спросила с затаенным ехидством.
— Нормально.
— Что-то голос у тебя не больно веселый.
— А мне и не весело.
— Что так? Чего хотела, то и получила. Любовь, романтика и все такое…
— Не по душе мне романтика. Димку очень жалко… а так… сижу здесь в четырех стенах и вою, как волк на луну. Без тебя тяжко.
— А мне-то каково, — запечалилась Танька и даже заревела. — Прям как осиротела, ей-богу… Все вокруг чужим смотрит, в душе радости нет. Может, мне к тебе податься? Поди, денег нам хватит, как думаешь?
— Не знаю. Может, хватит, а может, и нет. Только ты не спеши: некуда. Ничего тут нет хорошего.
— А любовь? — насторожилась подружка.
— Отвяжись, — сказала я и заплакала с досады. Танька принялась меня утешать, а я с ней печалями делиться. Думала, легче мне станет, а как повесила трубку, такая на меня тоска навалилась, хоть в самом деле волком вой.
На счастье, вскоре пришел Димка, улыбчивый и вроде всем довольный, но в глазах какое-то беспокойство плещется. Отправились мы с ним обедать, идем, за руки взявшись, планы строим, а я ни одному словечку не верю. На следующее утро Димка опять ушел, а я посидела-посидела и решила по городу прогуляться. Все лучше, чем в потолок смотреть. Прошлась по магазинам, забрела в парикмахерскую, за себя тихо порадовалась: душевные волнения никак не сказались на моей внешности. Даже наоборот, легкая грусть в глазах придала моему лицу романтизм, сделав его интереснее.
В гостиницу я возвращалась после трех, нагруженная пакетами и вполне довольная жизнью. Ключа на полке не было, значит, Димка уже вернулся. Я обрадовалась и бодро зашагала по коридору. Мне не терпелось продемонстрировать ему новую прическу и похвастать платьем.
Толкнула дверь, сделала шаг и замерла. В кресле у окна сидел Лом и смотрел на меня с придурковатой ласковой улыбкой, точно ребенок, обнаруживший в кармане шоколадку.
— Здравствуй, Ладушка, — привычно пропел он. Я хотела заорать и кинуться за дверь, но не тут-то было: дверь за моей спиной хлопнула, и к ней привалился Пашка Святов, сукин сын и мой давний недоброжелатель. Тут я и остальных увидела: Пашка Синицын, или попросту Синица, развалился на кровати и тоже лыбился, а в сторонке в кресле ухмылялся Саид. Все дружки в сборе, мать их…
— Где Димка? — хмуро спросила я, стараясь, чтобы голос не дрогнул. Швырнула пакеты на пол и вошла в комнату.
— Ждем, — пакостно улыбнулся Лом, поднимаясь мне навстречу. Я сжалась под его взглядом, а он пнул меня ногой в живот. Я, конечно, устроилась на полу и немного похватала ртом воздух. — Красавица ты моя, — опять запел Лом, схватил меня за волосы, намотал их на свою ручищу и больно дернул. От прически ничего не осталось. Слезы брызнули из глаз, я зажмурилась и закрыла лицо руками. Лому это не понравилось. Он пнул меня еще разок и сказал:
— Посмотри-ка на меня, Ладушка… соскучился…
— Чтоб ты сдох, зараза, — ответила я, хоть и было это неразумно. Если Лом заведется, сам черт его не остановит. Конечно, он меня ударил, потом еще и еще, раз от разу все больше входя в раж. Остальные взирали на это с полным равнодушием, что не удивительно. Святов наверняка охотно бы поучаствовал, но настроение Лома предугадать трудно, и Пашка не рискнул.
Глаза Лома налились кровью, и свою силушку он уже не чувствовал. Я с тоской подумала: «Убьет», но он вдруг остановился и даже отпустил мои волосы.
— Подъем, красавица, — сказал он с улыбкой. — Домой едем.
— Никуда я с тобой не поеду, — сказала я упрямо, поднимаясь с коленей, ну и, естественно, в то же мгновение опять оказалась на полу. Лом сгреб меня за шиворот и легонько встряхнул.
— Поедешь, Ладушка, куда ты денешься? И можешь мне на слово поверить, жизнь у тебя будет — нищий не позавидует… Пашка, — сказал он Синице, — собери ее манатки.
— Сама соберет, — огрызнулся тот.
— Собери, — Лом нахмурился, — чтоб ни одной тряпки не осталось.
Синица неохотно поднялся и стал суетливо сновать по номеру. Лом курил, поглядывая на меня сверху вниз, и вроде бы был доволен.
— Где Димка? — вытерев лицо, спросила я.
— А не виделись еще. И по секрету скажу, даже не хочется…
Он хохотнул, мужики покосились в некотором недоумении, а я и вовсе перестала понимать, что происходит. И тут пакет заметила. Под ложечкой засосало, так вот чему Лом радуется: деньгам. Я их спрятала, и, казалось, надежно, но сукин сын нашел и теперь скалил зубы.
— Откуда дровишки? — спросил, ухмыляясь.
— Выкуп, — нагло ответила я. Умирать так с музыкой. Мужики малость обалдели, а Лом засмеялся. Было ему очень весело, он хлопнул себя ладонями по ляжкам и сказал:
— Чуяло мое сердце, не обошлось без тебя… — Синица тем временем закончил сборы и хмуро кивнул. — Поехали, — пропел Лом. — Ох и не завидую я тебе, Ладушка…
— Кто останется? — спросил Святов, тоже, как видно, не очень понимая, что Лом затеял.
— А никто, — ответил тот. — Щенок мне без надобности. Пусть живет и радуется.
Тут я сообразила, что Димка вернется, а в номере ни меня, ни вещей, ни денег. Что он подумает? Я побледнела и попросила Лома, глотая слезы:
— Дай я ему записку напишу.
— Перебьешься, — ответил он со злой улыбкой. — Поехали. Не то Саида здесь оставлю, он из твоего щенка в пять минут шашлык сделает.
— Можно я умоюсь? — сделав шаг в сторону ванной, сказала я, пытаясь придумать, как предупредить Димку.
— Ты мне и такой нравишься, — засмеялся Лом и толкнул меня в спину. Мы вышли из номера, впереди Лом, следом я под руку с Синицей, а за нами Святов с Саидом.
Прибыли они сюда на двух машинах. «БМВ» Лома красовалась на стоянке, рядом джип Саида. Мужики загрузились в джип и поехали впереди, Лом устроился за рулем своей машины, швырнув меня на заднее сиденье, и отправился следом. О том, чтобы сбежать, не могло быть и речи. Во-первых, без копейки за душой мысль о побеге не вдохновляла, во-вторых, Лом мог всерьез разозлиться и попросту меня пристрелить. Перспектива не радовала. Дорога предстояла дальняя, а видеть перед собой Лома было противно. Я легла, подтянув к животу колени, и попыталась уснуть.
За всю дорогу мы и трех слов друг другу не сказали. Лом несколько раз останавливался перекусить, меня с собой не брал, оставлял с кем-нибудь из мужиков. Я молчала, стиснув зубы, и открыла рот только однажды, когда захотела в туалет. Ломик хмыкнул и пошел меня провожать. Было это в придорожном кафе. Буква Ж на дверях впечатления на него не произвела. Я несколько раз обругала Лома дураком и идиотом, но толку от этого не было. Он твердо решил, что возможности удрать у меня не будет. Так и вышло.
В родной город мы вернулись на следующий день, ближе к вечеру. Возле моего дома Лом даже не притормозил. Я хотела было попросить его заехать ко мне, но гордость не позволила. Я сидела молча и гадала: куда он меня везет, какую подлость замыслил и что собирается со мной делать?! Тот мудрить не стал: привез меня в свою квартиру. Она у него огромная, но какая-то нежилая. Как видно, мой бывший возлюбленный решил, что ему недостает женской заботы.
Мы вошли в квартиру, Лом хлопнул дверью и повернулся ко мне. Под его взглядом я затосковала и стала переминаться с ноги на ногу. Он не отказал себе в удовольствии и отвесил мне пощечину: сначала одну, а потом еще парочку. Хмыкнул и заявил:
— Будь как дома, Ладушка.
Прошел в кухню, достал водки из холодильника и залпом выпил стакан, потом второй. Умотал в комнату, которая у людей была бы гостиной, а у Лома непонятно что, и на диван завалился, включив телевизор. Пьяный Лом — а его, конечно, после суток за рулем и двух стаканов водки непременно «поведет», — так вот, пьяный Лом зрелище жуткое и очень опасное.
Я шмыгнула в кухню, села в уголочке и — что делать — потихоньку заревела. Было мне себя жалко, а чем помочь своей беде, я и придумать не могла. Деньги, что забрал у меня, Лом отнес в спальню, там у него тайник, что-то вроде сейфа. Считай, пропали мои денежки. Я заплакала горше. Конечно, удрать я смогла бы, но дело это зряшное, а в родном городе нет места, где можно было бы укрыться от Лома. Непременно найдет. Только хуже будет.
— Ладка, — крикнул он. Я вздохнула: ну вот, началось. Он крикнул еще раз. На встречу с любимым я не собиралась, открыла дверь на балкон и встала на пороге. Наоравшись вдоволь, Лом появился на кухне. Я схватилась за перила и напомнила ему:
— У тебя третий этаж, придурок. Еще шаг сделаешь — спрыгну…
— Слабо, — усмехнулся он.
— Как же, — усмехнулась я. — Все что угодно, лишь бы рожи твоей не видеть.
Я взобралась на плетеное кресло и села на перила.
— Слабо, — повторил Лом, но без особой уверенности. Я убрала ноги с кресла и сложила руки на коленях. Он притормозил. — Ладно, — кивнул. — Ты упрямая стерва, можешь и в самом деле с третьего этажа сигануть, а у меня совершенно другие планы. Когда-нибудь тебе надоест на балконе сидеть.
Он ушел, а я стала любоваться панорамой ночного города. Занятие это развлекло меня ненадолго, потом я начала томиться, но с балкона уйти не рискнула.
Лом больше не появлялся, и ночь мы провели относительно спокойно: он в одной из своих неприютных комнат, а я на кухне, в спасительной близости от балкона.
Утро началось скверно. Проснулась я от цепких Ломовых рук, открыла глаза и увидела, что он стоит как раз между мной и моим убежищем. Не произнося ни слова, он стал срывать с меня одежду. Сопротивление результатов не принесло. Стащив с меня все, вплоть до туфель, он вышел на балкон и швырнул мои шмотки с третьего этажа. Я все-таки растерялась. Ломик мне улыбнулся и сказал:
— Это на тот случай, если ты решишь удрать. Надумаешь, пожалуйста: только в чем мать родила.
— Идиот, — покачала я головой.
— Точно, — охотно согласился он и удалился. Когда вернется, не сказал, но я была рада и самой короткой передышке. Забралась в ванную, потом в шкафу взяла рубашку и облачилась в нее. Сойдет за халат, если подвернуть рукава.
Холодильник был пуст, в доме ни хлеба, ни картошки. Может, этот псих решил меня голодом уморить? С него станется. Я кинулась звонить Таньке. К моим бедам она отнеслась без должного уважения.
— Не падай духом, — засмеялась. — Неужто дурака не облапошим?
— Тебе хорошо, — разозлилась я, — а я вторые сутки голодная, в животе урчит.
— Потерпи. С работы заеду… а если он раньше меня явится, так ты гордость-то прибери да попроси ласково, со слезой, авось и накормит.
— Я его попрошу со слезой, — уверила я. Делать мне было совершенно нечего, и, воспользовавшись тем, что кровать свободна, я завалилась спать.
Танька пришла рано, часа в три, как видно, мои жалобы ее достали и она подсуетилась. Привезла кое-какой одежды, а еще провизии в двух пакетах. Мы обнялись, расцеловались и прослезились. Если честно, то больше от радости, что снова вместе.
— Ломика обломаем, — заверила Танька, разливая чай. — Он от твоих небесных прелестей давно спятил. Увяз по уши…
— Ага, — хмыкнула я.
— Ага, — передразнила меня Танька. — Дела идут неважно. Как я и думала, Лом много чего не углядел, а тут еще ты сбежала… Ему б наплевать и делом заняться, а он на другой конец света поперся за любимой женщиной. Очень ты ему нужна.
— Конечно, — фыркнула я.
Танька посмотрела хмуро и сказала:
— Тебе повезло.
— Что? — охнула я, пытаясь понять Танькины слова.
— Чего глаза таращишь? Повезло. Он тебя не убил — раз, не покалечил — два, мужикам на потеху не отдал — три, попинал вполне по-семейному. А теперь скажи, что не любит… Если б не любил, лежала бы ты сейчас в морге и выглядела так паршиво, что и думать не хочется.
— Это ты меня успокаиваешь, что ли? — опешила я.
— Конечно. Ты же не дура, должна понимать. Сейчас Ломик злится, и пусть себе полютует маленько, а ты наперед подумай, как его покрепче к себе привязать.
— На кой черт он мне?
— Боюсь, что другого-то не будет, Ладушка, — пропела Танька, чем очень напомнила Лома. — Либо ты из него сляпаешь образцового мужа, либо он тебя на кладбище устроит. От любви до ненависти один шаг и обратно тоже.
— Мне его любовь даром не нужна…
— С синяками ходить лучше? Давай взглянем на проблему иначе: у нас с ним общее дело…
— Нет никакого дела, — перебила я. — Аркаша помер, и все дела с ним…
— До чего ж ты вреднющая бываешь… Дай сказать-то… Так вот, у нас с ним общее дело. Ежели по-умному себя поведешь, деньги, что он у тебя забрал, с лихвой вернутся, сам в зубах принесет, да еще хвостом вилять будет. Лом дурак, но имеет власть, а мы при нем развернемся… — Глаза у Таньки загорелись, на лицо пал отблеск вдохновения.
— А я-то гадаю, как ты могла проболтаться, где меня найти, — покачала я головой.
Танька оставила замечание без ответа, почесала нос и добавила:
— Мы с Ломиком заживем лучше, чем с Аркашей.
Я посмотрела на Таньку и застонала:
— Танька, убьет он меня…
— Вряд ли, коли по сию пору не убил. Ты б дурочку-то не валяла, пригрела бы его на своем шикарном бюсте. Побесится и простит. Будешь им вертеть ловчее, чем Аркашей, царство ему небесное (тут Танька перекрестилась на пустой угол). — Кошки и бабы гуляют сами по себе, а мужики и собаки к ним приноравливаются, — вдруг процитировала она.
— Сама придумала? — насторожилась я.
— Нет, мне слабо. Почерпнула из умной книги, нет-нет и прочтешь что-нибудь путное.
— Мудрость сия мужского происхождения?
— Конечно, бабы народ скромный.
— Интересная мысль, — призадумалась я. Танька поглядывала на меня с хитрецой. — И что мне с этим дураком делать?
— Скажи, что шибко любишь.
— Спятила?
— А чего? Сама ж говоришь: дурак. Поверит, если душевно скажешь.
— Что, вот так просто кинуться на шею и заявить: «Лом, я тебя люблю»?
— Так просто, пожалуй, не годится. Опять же, у мужика имя есть, зовут его Генка, лучше, конечно, Геночка.
— А еще лучше новопреставленный Геннадий, — съязвила я.
— Нет, не лучше, — терпеливо ответила Танька. — Есть еще Святов. Он тебя не жалует и при случае с дерьмом смешает. В общем, думай… Нужна тебе хорошая жизнь — создай ее своими руками.
В этот момент дверь открылась, и на пороге появился Лом, почти трезвый. Таньку он не выгнал, а вполне мирно поздоровался. Это еще больше убедило меня в том, что о нашем с Димкой местонахождении донесла ему она.
— Ты чего человека голодом моришь? — усмехнулась Танька, наливая Лому коньяка.
— Не сдохнет, — ответил он, не глядя в мою сторону.
— В тюрьме хоть и макаронами, но кормят. У нее с голодухи мысли дурные. Ревет.
— Она у меня не так заревет, — утешил ее Лом. Тут его взгляд натолкнулся на вещи, что принесла Танька. — Это что? — спросил он хмуро.
— Ладке собрала кое-что на бедность. Чего ж бабе, голой ходить?
Лом поднялся, вещички сгреб в охапку и швырнул с балкона.
— Повезло кому-то, — вздохнула Танька. — Полторы тыщи баксов.
— Псих, — рявкнула я. Лом пнул ногой мой стул, и я тут же пристроилась в уголке, разбив при этом губу о столешницу.
— Ты что ж делаешь, гад? — поднялась Танька. — Ты что мне обещал? Ты какие клятвы давал? Отпинал раз — и хватит, зверюга окаянная…
— Еще раз встрянешь, и ты получишь, — заверил Лом и коньячку выпил.
— Дурак, — покачала головой Танька, помогая мне подняться. — Сваляла баба дурака, не того выбрала. Был бы умный — простил, по-доброму всегда лучше.
— Топай отсюда! — заревел Лом. — Загостилась.
— Видишь, что выделывает? — пожаловалась я, размазывая слезы.
— Проявляй гибкость, — посоветовала Танька и отбыла восвояси. Ей хорошо говорить…
Лом устроился возле телевизора. Я помыла посуду и заглянула к нему.
— Генка, можно я на диване лягу?
— Можно в спальне, — усмехнулся он.
— Ты драться будешь.
— А это уж как услужишь.
— Пошел ты к черту… — разозлилась я.
— Тогда на выбор: кухня или вон прихожая, можешь коврик взять и лечь у двери.
— Чтоб ты подох, скотина! — от души пожелала я.
Держалась я неделю, потом пришла в спальню. Лом довольно ухмыльнулся:
— Никак надумала, Ладушка?
— Пообещай, что драться не будешь!
— Еще чего…
Мое водворение в спальне закончилось плачевно, я заработала синяк под глазом, огрела Лома настольной лампой и остаток ночи провела на балконе. Но в этот раз не ревела, а, поглядывая на проспект, ухмылялась. Танькины слова возымели действие, все чаще появлялась мысль: неужто я и вправду этого дурака не облапошу? Ладно, гад, ты у меня будешь на задних лапах ходить и хвостом вилять.
Утром позвонила Танька.
— Чего надумала, подруга?
— С души воротит от его мерзкой рожи, — сказала я.
— Ничего, привыкнешь. Еще как понравится… О делах не заговаривал?
— Нет.
— Вот это плохо. Святов у него сейчас первый советчик. Тянет одеяло на себя. Оглянуться не успеем, как вожди сменятся. Ладка, шевели мозгами…
— Да пошла ты… — рявкнула я и бросила трубку.
Вдруг мне стало обидно. Лом проявлял стойкое нежелание прощать измену. Его желания беспокоили меня мало, но ходить с синяками и торчать на балконе изрядно надоело. В общем, пора что-то придумать.
Я включила магнитофон, немного послушала музыку и составила план. Первое, что необходимо сделать: дать этому придурку возможность меня пожалеть. Лучше всего больной прикинуться. Но он хоть и дурак, но хитер и недоверчив, болезнь должна выглядеть натурально. Погода стояла холодная, я вышла на балкон и ненадолго там прилегла. Я зябкая и простуду подхватила сразу, к вечеру поднялась температура. Однако старалась я зря — мой голубок явился под утро, сильно навеселе и моего плачевного состояния попросту не заметил.
Утром я выглядела умирающей. Лом собрался за десять минут и ушел, а ночевать и вовсе не явился. С лежанием на балконе я перестаралась, заболела по-настоящему. Прождав любимого весь следующий день, я разозлилась и вызвала такси, с намерением ехать к Таньке.
Водитель глаза вытаращил, завидев меня босой и в Ломовой рубашке. Я продемонстрировала затекший глаз и пояснила:
— Муж избил. Отвезите к подруге…
— Суров мужик, — заметил дядька. — Чем допекла?
— Сказать забыл…
Дядька оказался человеком добрым и к Таньке отвез. Та только покачала головой, уложила в постель и начала проявлять заботу. Молчать она не умеет, оттого вместе с заботой на меня обрушился поток дельных советов и предложений. Голова у меня начала пухнуть и вроде бы даже треснула.
— Не могла бы ты заткнуться, дорогая? — ласково спросила я.
Танька нахмурилась, обиженно засопела, но умолкла. А я блаженно закрыла глаза.
В первом часу ночи явился Лом.
— Где Ладка? — спросил он весьма грозно.
— Здесь. А ты выметайся, я тебе ее не отдам.
— Ага, — хищно ухмыльнулся Ломик. Танька встала в дверях, разгневанная и упрямая.
— Тебя где ночами носит? У нее температура под сорок. В доме хлеба ни крошки, за лекарством некому сходить…
— Принес я ей лекарство, сейчас выздоровеет.
Лом легонько подвинул Таньку и вошел в комнату. Сцену я репетировала долго и теперь лежала разметавшись в подушках; заплывший глаз, здорово портивший картину, не был виден, я тяжело дышала и собиралась сиюминутно скончаться. Не знаю, что он ожидал увидеть, но заметно растерялся. Потом сгреб меня за плечи и рывком поднял. Я попробовала открыть глаза, слабо простонала, лежа на его руках тряпичной куклой. Лом прибег к своему обычному средству: залепил мне пощечину. Танька зло прикрикнула:
— Отстань, гад! Ты чего, зверюга, добиваешься? Чтоб она на твоих руках сдохла? Баба третий день с температурой. Лежит одна в пустой квартире, воды подать некому, а ему и дела нет. Пришлось к себе везти… Чего глаза-то вытаращил?
Я лежала молча и только слабо постанывала. Лом переводил взгляд с меня на Таньку, не желая верить в мою смертельную болезнь.
— Шел бы ты домой, — проворчала подружка.
— Умница, — пропел Лом. — Здесь ей делать нечего.
— Генка, ей врача надо. Ты, что ли, за ней ухаживать будешь? Сбежишь с утра на трое суток, а она в твоей квартире загнется.
Лом, не слушая ее, попробовал поставить меня на ноги. Я быстро сползла на пол. Он разозлился и попробовал еще раз, с тем же успехом. Танька не выдержала и огрела его по спине.
— Ну что ты делаешь…
Сообразив, что стоять на ногах я упорно не желаю, он подхватил меня на руки и шагнул к двери.
— Одеяло возьми, — засуетилась Танька. — Простудишь еще больше. Пожалуй, с вами поеду, мало ли что…
По дороге я не подавала признаков жизни, и Таньке удалось запугать Лома до такой степени, что, оказавшись в квартире, он вызвал «Скорую». На такую удачу мы даже не рассчитывали. Приехала врач и сразу же заявила, что меня надо везти в больницу. Лом вдруг всполошился, стал совать ей деньги и нести всякую чепуху. Приняв его за идиота, женщина повторила еще категоричней:
— В больницу! — И меня увезли.
Лом не появлялся три дня, чему я втайне радовалась. На четвертый возник в палате. Едва ли он очень беспокоился о моем здоровье, скорее боялся, как бы я не сбежала.
Переступил через порог и растерянно замер. Надо сказать, что до сего дня он видел мое лицо либо с изрядным количеством косметики, либо украшенным синяками. За эти дни синяки сошли. Без косметики я выгляжу совершенно иначе. Прежде всего гораздо моложе. Сейчас мне смело можно было дать лет восемнадцать. Это то, что касается лица, а то, что ниже шеи, возможно, тоже выглядит на восемнадцать, но крутых. Однако в настоящий момент Лом пялился на мою физиономию. Танька утверждает, что у меня прекрасная душа и это отражается на лице. Как бы то ни было, а я не люблю демонстрировать свое лицо без грима кому попало и делаю это крайне редко. Решив, что кашу маслом не испортишь, Танька заплела мне две косы и напялила дурацкую рубашку с рюшами розового цвета. Не знаю, что доконало Лома: мой чистый взгляд невинной девочки или эти самые рюши. Но он замер в дверях, точно истукан, и выкатил глаза.
Меня поместили в отдельной палате с телевизором и ванной, так что стесняться было некого, и Танька, завидев Лома, принялась ворчать:
— Явился… Ладка помрет, а ты и не узнаешь… Смотреть на тебя тошно, рожа опухшая, поди, трое суток лопал? И душа не болит… прямо позавидуешь некоторым… Ладушка, — усевшись на кровать, медово сказала Танька, — молочка выпей…
— Не хочу молока, — капризно ответила я и губы надула. Заслышав мой голос, Лом вроде бы очнулся и прошел в палату.
— Привет, — сказал он, кашлянув.
— Привет, — фыркнула Танька, а я ответила:
— Здравствуй, Гена.
Лом насторожился и почти испуганно поглядел на меня, потом взял стул и сел рядом. Танька все еще совала мне молоко. Я выпила, вернула ей чашку, стараясь не смотреть на любимого, зато он пялился на меня вовсю.
— Как дела-то? — спросил через минуту.
— Неужто интересно? — съязвила Танька. — А мы думали — довел бабу до больницы и…
— Я ее не доводил, — разозлился Лом.
— Конечно, это я ее довела, а стыд-то какой: привезли без тапок, без халата и без трусов, прости господи. Точно сироту казанскую. — Танька сплюнула с досады и отвернулась от Лома.
— Сама виновата, — проворчал он.
— Ну, заладил… — фыркнула подружка. — Сама, сама… говорили уже… На себя посмотри, тоже хорош… явился на четвертый день.
— Я звонил, — сказал Лом и покосился на меня. Я устроила свою божественную головку в подушках и мечтательно разглядывала потолок.
— Что, вот так и явился? — посмотрев на Лома, в крайней досаде проворчала Танька. — С пустыми руками? Хоть бы яблоко прошлогоднее принес… и добро бы денег не было… Мало ты ее дома голодом морил, так и в больнице ничего по-людски сделать не можешь. Ей витамины нужны. А я, между прочим, не миллионер. Знаешь, сколько эта палата стоит?
— Отстань, Танька, — отмахнулся Лом. — Деньги дам, сколько скажешь, нашла о чем беспокоиться… — Он опять покосился на меня и спросил:
— Ты сама-то как вообще?
— Плохо, — закусив губу, прошептала я, на глаза навернулись слезы. Я шмыгнула носом и полезла за платком.
— А чего плохо-то? — растерялся Лом.
— Не хочу я здесь… — пожаловалась я. — Лежу одна целыми днями, а ночью так страшно, уснуть не могу…
— А дома тебе весело будет, — влезла Танька. — Лом свалит на целые сутки, а ты одна валяйся и жди, явится или нет.
— Дома это дома, — сказала я, вытирая платочком глазки.
— Тебе лечиться надо… — нахмурилась подружка.
— Я себя нормально чувствую. Правда…
Лом вертел головой, поглядывая на нас и силясь что-нибудь понять.
— Домой не пущу, — вдруг заявил он. — Ко мне поедешь.
Мы дружно вздохнули, до любимого все доходило с большим опозданием.
— А мы про что говорим? — взъелась Танька.
— А-а-а, — протянул он. — Воспаления легких нет?
— Бог миловал. — Бестолковость Лома ее злила, и скрывать это она отнюдь не собиралась.
— А температура?
— Тоже нет.
— Ясно. — Он поднялся и вышел из палаты.
— Ну и? — спросила я.
— Рожу его видела?
— К несчастью…
— Что к несчастью? Да он так растерялся…
— Нам-то что с того?
— Терпение иметь надо… — Мы еще немного поворчали друг на друга, тут вернулся Лом.
— Поехали, — сказал он с порога.
— Куда это? — ахнула Танька.
— Домой. Чего ей здесь валяться? Я в коридоре врачиху поймал, будет к нам ездить каждый день, до окончательного выздоровления то есть.
— Да ты чокнулся, что ли? — рявкнула Танька.
— Перестань кричать, — подала я голосок. — Не хочу я здесь оставаться… Дома скорее поправлюсь.
— Как же… — начала Танька, но ее уже никто не слушал. Я поднялась с кровати и тут кое-что сообразила.
— Гена, — выдохнула растерянно. — У меня же ничего нет, кроме рубашки…
Лом раздумывал двадцать секунд, потом сказал Таньке:
— Поехали за шмотьем.
— Вы побыстрее, ладно? — жалобно попросила я, продолжая изображать принцессу в заточении.
— Мы мигом, — заверил Лом. Они с Танькой удалились, а я сладко потянулась и стала прикидывать, как вести себя дальше.
Мелочным Лом никогда не был, потому вернулись они часа через два. Танька довольно ухмыльнулась и, улучив момент, шепнула:
— В машине места нет… А ты не верила, что прорвемся…
Она вытряхнула содержимое сумки на кровать, а я, приподнявшись в постели, стала одеваться. Чувствовала я себя хорошо, но на всякий случай дышала с трудом и время от времени утомленно прикрывала глазки.
— Зря вы это затеяли, — вздохнула Танька, заметив мое томление. — Полежала бы еще немного…
— Нет, хочу домой, — заявила я.
Покинув больницу, мы поехали к Лому.
— В холодильнике поди мышь сдохла? — проворчала Танька, завидев универсам.
— В магазин заедем, какие дела?
Я сидела сзади, Лом без конца пялился на меня в зеркало, а я была тиха и задумчива.
— Давай-ка сразу укладывайся, — сказала Танька уже в квартире. Я доверчиво взглянула на любимого.
— Куда мне?
— В спальню, — слегка растерявшись, ответил он и сурово посмотрел на Таньку. Та женщина мудрая, чужие взгляды понимает и потому через несколько минут отбыла.
Я устроилась в спальне на широченной Ломовой кровати, а он спустился к машине и вернулся нагруженный, как верблюд. Приткнул пакеты на полу и, кивнув на них, пояснил:
— Вот, купил тебе кое-что…
— Спасибо, — скромно сказала я и стала смотреть за окно, а Лом начал томиться.
— Может, тебе чего надо? — минут через десять спросил он. — Телек включить?
— У меня от него голова болит, — печально ответила я и попросила:
— Завари чаю. С лимоном, если есть…
— Забыли про лимон. Сейчас съезжу.
— Не надо, — попыталась я его остановить.
— Да тут ехать-то… — Лома явно тянуло на подвиги.
— Ты только побыстрее, — душевно протянула я.
Через полчаса мы пили чай, устроившись в спальне, я в постели, Лом в кресле. Очень скоро он не выдержал и спросил:
— Чего ты такая тихая? Я пожала плечами.
— Плохо мне. Никого у меня нет, кроме Таньки. Раньше об этом не задумывалась, а пока лежала в больнице, разные мысли лезли в голову… Совсем одна я. Вот так случись чего… — В этом месте я смахнула несуществующую слезинку.
— А чего случится-то? — не понял Лом.
— Да что угодно… Родственников нет, ни мужа, ни Аркаши…
— Нашла кого вспомнить, — фыркнул Лом.
— Он обо мне заботился, — жалобно сказала я. — И, между прочим, никогда не бил.
— А я бил и буду бить, — утешил Лом, — потому что с тобой по-другому никак нельзя. Баба ты подлая, хоть у тебя и вид сейчас, как у святой невинности. Только на меня все это не действует. Я тебя знаю как облупленную…
— Ничего ты не знаешь, — обиделась я.
— Знаю, знаю… И щенка я тебе ни в жизнь не прощу, на том свете вспомню.
«Неужто и на том свете мы по соседству будем?» — подумала я, а вслух сказала:
— Ты сам виноват…
— Что? — удивился Лом.
— Что слышал. Я сколько лет тебя любила, а тебе и дела нет.
Лом поперхнулся чаем, а откашлявшись, покачал головой:
— До чего ты, Ладка, баба наглая…
— Нечего прикидываться и дурака из себя строить, — разозлилась я. — Ты вспомни, сколько лет я на тебя глаза пялила. — Говорить такое было невероятной наглостью, только ведь, когда имеешь дело с дураком, ходить вокруг да около бесполезно, намеков любимый не поймет, а вздохи растолкует по-своему. Я взглянула в его глаза и добавила:
— Влюбилась я в тебя, как кошка.
— Ты? — Его аж перекосило от возмущения. — Да ты меня по имени и то ни разу не назвала.
— По имени тебя многие зовут, а вот Ломиком я одна.
— Ага. Вкручивай. На меня глаза пялила, а с Димкой спала.
— Сам виноват, — повторила я. — Я, между прочим, женщина, а не манекен с выставки. Мне хотелось, чтобы меня кто-то любил. С мужем не повезло, от Аркаши толку мало, а тут Димка. Я, как и всякая женщина, мечтала, чтоб все по-настоящему, по-человечески было. А с тобой что? Нужна тебе любовь? Глотку залить, да в кабаке бабам подолы задирать…
— Конечно, — с обидой сказал Лом и отвернулся к окну. — Не человек я вовсе.
— На правду нечего обижаться, — наставительно заметила я.
— Много ты знаешь правды-то. Не верю я тебе. Димку из тюрьмы вытащила, с ним сбежала. Просто так, да?
— Перед Димкой я, конечно, виновата. Пока в тюрьме был, вся душа изболелась: ведь из-за меня беда вышла. А приехали в Минск, все по-другому оказалось. И Димка не нужен, и о тебе ночи напролет думала. Потому и Таньке позвонила.
— Вот так я тебе и поверил, — усмехнулся Лом.
— Ну и не надо, — обиделась я и стала молча пить чай.
Лом хмурился, разглядывая меня исподлобья, и заявил наконец:
— Знаю я, чего ты мне мозги крутишь. Без штанов осталась, вот и запела. Хочешь делом заправлять, вот что…
— Я в дела никогда не лезла. Просил Аркаша совета, я советовала, врать не буду. А дела мне ваши без надобности. И вообще, я устала и разговаривать с тобой больше не хочу. — Я отставила чашку, легла и отвернулась.
Лом вышел из спальни и с полчаса слонялся по квартире. Потом явился опять.
— Ладка, может, поешь чего? — спросил с порога.
— Не хочу, — хмуро ответила я.
— Танька говорит, тебе эти… витамины нужны.
— Танька — дура.
Лом хотел уйти, но в спальне ему точно медом намазали. Он потоптался у двери и подошел ко мне.
— Полежу немного. Башка чего-то болит…
«Было бы чему болеть», — мысленно хмыкнула я, но промолчала. Лежала с закрытыми глазами и ждала, что будет дальше. Лом устроился рядом, не раздеваясь, пялился в потолок и напрягал свои полторы извилины. Судя по всему, очень он был озадачен.
— Врешь ты все, — брякнул наконец где-то через полчаса.
— Что вру? — пришлось мне удивиться.
— Все. Нашла дурака — тебе верить.
— Ну и не верь, — обиделась я и опять отвернулась.
Ночью Лом почти не спал, ворочался, чем очень действовал мне на нервы. Ко мне не лез, и это было действительно странно. Утром я позвонила Таньке и доложила о достигнутых успехах.
— Лед тронулся, — обрадовалась она. — Главное, чтобы мысль эта засела в его глупой голове, а дальше — дело техники.
— Не желают они мне верить… — съязвила я.
— Еще как желают, — хмыкнула Танька. — Я тебе еще когда говорила: от твоих небесных прелестей он спятил давно и надолго.
— Ладно, — я вздохнула. — Что дальше делать прикажешь?
— Пеки пирог.
— Что? — опешила я.
— Говорю, пирог пеки, корми любимого. Прояви женскую заботу и ласку.
— Да ты вконец ополоумела, — разозлилась я. — Какой пирог? Я их отродясь не пекла.
— Ничего, заскочу с работы, сляпаем. А ты подсуетись: закати торжественный ужин со свечами… Лом в конторе?
— Откуда мне знать, где его носит. Лучше б вовсе пропал.
— Типун тебе на язык. Я возлагаю на Ломика большие надежды.
— Вот и возлагай, — посоветовала я и повесила трубку. Сидеть в четырех стенах скука смертная. Я прошлась по квартире и решила попытаться придать ей вид нормального человеческого жилья. Какое-никакое, а все-таки занятие и для дела польза.
Танька заскочила в обед и испекла пирог, записав мне рецепт на листке бумаги. Рецепт я сразу же выкинула, а пирог мне понравился, и я вооружилась ножом.
— Ну что ты делаешь? — хлопнула меня по руке Танька. — Это для любимого.
— Чтоб он подох, — вздохнула я, но нож убрала.
— Прекрати каркать. Ломик не просто еще один придурок, это дар небес. Да второго такого во всем свете не сыщешь.
— Это точно, — кивнула я.
Лом вошел в квартиру и подозрительно принюхался. Я выглянула из гостиной, нерешительно улыбнулась и сказала капризно:
— Я думала, ты пораньше придешь.
Лом хмуро и настороженно прошелся по квартире, забрел на кухню, увидел накрытый стол с пирогом посередине, повернулся ко мне и спросил:
— Это что?
— Ужин, — пожала я плечами. — Попробуй без дела целый день посидеть… А вот это список того, что необходимо купить, чтобы превратить сарай, в котором ты живешь, в нормальную квартиру.
На список Лом не взглянул, заявил с довольно подлой усмешкой:
— А мне и так нравится. И я уже ужинал.
— Да? — Я взяла скатерть за четыре угла и вместе со всем, что стояло на столе, вынесла в мусоропровод, почти испытывая злобную радость от того, что Танька зря старалась. Правда, пирог я так и не попробовала, но не беда.
— Ну и что? — спросил Лом, когда я вернулась.
— Ну и ничего, — ответила я и отправилась в ванную. Пробыла я там довольно долго, а выйдя, застала Лома перед телевизором. Он посмотрел на меня и рявкнул:
— Ты как? Температуры нет?
— Была с утра, — хмуро ответила я, после чего ушла на кухню, сделала себе бутерброд с икрой и села на стул, закинув ногу на ногу и играя тапкой. Лом, само собой, притащился следом. Никакого наглого самодовольства на роже, скорее нерешительность и некое томление. Я поняла, что долго он не продержится, и заскучала. Генка сел напротив и как-то вскользь сказал:
— Чем днем занималась?
— А что, не видно?
— Видно. Здорово получилось, правда…
— Ничего не здорово. Где ты набрал этой рухляди? На дешевой распродаже?
— Мне больше делать нечего, как по магазинам шустрить… — покачал головой Ломик.
— И чем ты таким особенным занят, что тебе так некогда? — удивилась я. — Штаны в конторе просиживаешь? Добро бы в дело…
Лом не обиделся, посмотрел на меня и вдруг сказал:
— Лад, я посоветоваться хотел. Тут такое дело…
Я мысленно усмехнулась — то-то Танька обрадуется, оставила в покое тапку и стала внимательно слушать.
Утром Лом, бреясь в ванной, окликнул меня. Я подошла, встала рядом.
— Ты чего купить-то хотела? — с чуть заискивающей интонацией спросил он.
— Список на холодильнике.
— Может, вместе съездим, вдруг куплю чего-нибудь не то, будешь злиться…
Я пожала плечами:
— Хорошо, поедем…
В магазинах Лом вел себя на удивление терпеливо, подозреваю, что он получал удовольствие от нашего похода. Поначалу я только изображала интерес, а потом действительно увлеклась, точно и в самом деле собиралась жить в ненавистной Ломовой квартире.
К вечеру Ломик собрался в контору.
— Ужин приготовить? — стоя к нему спиной, поинтересовалась я. — Или ты поздно?
— Готовь, — кашлянув, ответил он и покинул меня. Я хохотнула и стала разбирать покупки. Если Танька не ошибается и Лом таит в душе большую любовь ко мне, сегодня ему придется туго.
Ужин удался на славу. Я вырядилась в новое платье и осталась собой чрезвычайно довольна.
Когда любимый вернулся, накрыла на стол и скромно уселась в уголке, глядя на него с большой нежностью. Лом жевал, хмурился, а под конец со вздохом заявил:
— Красивая ты баба, Ладка…
— Это плохо? — удивилась я.
— Не знаю, — опять вздохнул Лом. — Одно беспокойство…
— Найди себе какую-нибудь уродину, — посоветовала я.
— Я чего искал, то нашел, — заявил он. — Одно плохо — веры тебе никакой.
— Опять двадцать пять, — тяжело вздохнула я. — Ведь все же объяснила.
— Ты объяснишь… — начал злиться любимый.
Я подошла к нему, раздвинула его колени, устраиваясь поближе да поудобнее, и сказала:
— Заткнулся бы ты ненадолго да делом занялся. — Пока Лом соображал, что на это ответить, я его поцеловала и добавила:
— Я так по тебе скучала…
Ломик включил ночник, которым не так давно получил по пустой голове, и стал меня разглядывать. Дышал с трудом, и по роже было видно, что страшно доволен. Еще бы… Я только что из шкуры не выпрыгнула.
— Ну как, угодил? — спросил он, а я засмеялась, потянулась и животик погладила.
— Угодил, не то слово. — Тут я обняла его покрепче и мурлыкнула:
— Я под тобой сознание теряю…
— Орала ты — будь здоров, — подтвердил он и полез целоваться, а я блаженно запрокинула головку, а потом жарко зашептала ему на ухо что-то в высшей степени непристойное. Любимый был доволен, благодушен и чрезвычайно ласков. Я решила немного поэкспериментировать.
— Пить хочу, — сказала капризно, потягиваясь в его руках.
— Чего принести? — с готовностью спросил он.
— Молочка холодненького.
— Тебе нельзя холодное, опять заболеешь.
Молоко он принес заботливо подогретым.
— Есть хочу, — сказал он, забирая из моих рук пустой стакан, и без перехода спросил:
— То, что ты говорила, правда? Хоть немного?
— Что? — не поняла я.
— Ну, что ты меня любишь, — слово ему далось с трудом, еле выговорил. Ничего, я тебя обучу, по двадцать раз на день будешь мне его твердить.
— А ты как думаешь? — ласково спросила я. Он помолчал, посмотрел серьезно.
— Не знаю. То, что тебе со мной, как с мужиком, кайф, это я чувствую, а остальное…
Он нахмурился, искоса взглянул… Глуп был Лом, и в мои слова поверить ему хотелось. Я прижала его голову к груди, по волосам погладила и замурлыкала:
— Я люблю тебя… Разве ты не чувствуешь? Злишься за старое, а то, что я по тебе с ума схожу, не видишь. Ну, не дурачок ли ты?
Он голову поднял, уставился в мои глаза, долго смотрел, лицо сделалось каким-то потерянным, обнял меня, прижался теснее и сказал:
— Ладуль, поклянись, что правду сказала. Поклянись, я поверю.
Я засмеялась, ласково, по-собачьи лизнула его в шею и поклялась:
— Век свободы не видать.

* * *

На следующий день я размышляла, куда поставить новую вазу, и все на часы поглядывала. Время позднее, а Ломик сидит перед телевизором и никуда не собирается.
— Ты пойдешь в контору? — с надеждой спросила я.
— Не-а. Чего там каждый вечер сидеть. Телефон есть. Позвонят, если что…
Я выронила вазу, она разбилась, а я, как обычно, заревела. Лом вскочил, развел руками и сказал:
— Ладуль, ну чего ты? Да я тебе таких ваз десяток куплю.
«Хочу быть вдовой!» — мысленно простонала я.
В субботу явилась Танька. Над моими попытками уличить мужа в измене она потешалась, и потому в последнее время мы виделись нечасто.
— Пойдем на кухню, — кивнула я.
— Ломик дома? — спросила Танька, надевая тапки.
— Дома, видак смотрит.
— Что за фильм?
— «Король-лев», — ответила я.
— Название какое-то чудное. Приключения, что ли?
— Нет, это мультик.
Танька хрюкнула и развела руками:
— Ну любит человек мультфильмы, что ж его теперь, убить за это?
— Вот именно, — прошипела я. — Добром прошу, найди киллера.
— С жиру ты бесишься, — покачала головой подружка. — Мужик с тебя не слазит, деньжищ море, чего еще надо? Вот почему так — я из кожи вон лезу, и все без толку? Не только путным мужикам, а и бандитам без особой надобности. А перед тобой любой мужик по струнке ходит! Взять хотя бы Ломика: зверюга, ребятки его до смерти боятся, а дома что твоя болонка — тихий, ласковый и все в глазки заглядывает: «Ладушка, хочешь апельсинчик?» — пропела Танька с дурацкой Ломовой интонацией. — Тапки подает и хвостом виляет. — Танька плюнула и добавила:
— Никакой справедливости в жизни.
— Сил моих больше нет, — заныла я. — Найди киллера, не то руки на себя наложу. Не могу видеть этого недоумка. — Я заревела.
Танька тяжко вздохнула и сказала:
— Хорошо. Найду. Будешь вдовой бандита, а я останусь деловой женщиной областного масштаба. Скука смертная, но что делать…
— Сил моих больше нет, — повторила я.
— Ладно, чего реветь-то? Сделаем тебя вдовой… Я ж для тебя что угодно, хотя, конечно, если бы кто моего совета спросил… Все-все, глазами не зыркай. Сделаю как скажешь. Считай, Лом покойник.
— Правда? — обрадовалась я, вытирая глаза.
— Я тебя когда обманывала?
— Танька, ты не злись, — принялась я канючить. — Глаза мои на него не смотрят, я уж и так и эдак, а он точно репей…
— Не реви. Все сделаем.
Только я воспряла духом, на кухне появился Лом. Посмотрел на нас по очереди, нахмурился.
— Геночка, ужинать будешь? — засуетилась я.
— Не буду, — сказал он и на Таньку накинулся:
— Чего притащилась? Звали тебя?
— Звали, не звали, тебе что за дело? Или неймется? Потерпишь немного…
— Топала бы ты домой, таскаешься на ночь глядя…
— Грубый ты человек, Лом. Как с женщиной разговариваешь?
Танька обиделась и ушла.
— Зачем прибегала? — спросил муженек, когда за Танькой дверь закрылась.
— Просто так, — пожала я плечами.
— Ага. А чего у тебя глаза красные? — Пока я соображала, что бы такое ответить, Лом грохнул по столу кулачищем и спросил:
— Что, хахаль твой объявился? Соскучился?
Я подпрыгнула от неожиданности. Смотреть на Лома было страшно: морда злая, кулаки сжал. Переход от ласковой дворняги к взбесившемуся доберману был так стремителен, что я растерялась.
— Я тебя спрашиваю? — рявкнул он. — Язык проглотила?
Если Лом впадал в бешенство, пережить это было трудно даже зрителям, а быть объектом его буйного гнева я бы и врагу не пожелала. Сейчас, судя по налитым кровью глазам и перекошенной физиономии, мне предстояло быть и зрителем, и объектом.
— Геночка, — пролепетала я, но он не пожелал слушать.
— Что она тебе напела и отчего ты реветь удумала?
Тут я перепугалась по-настоящему, зарыдала и сдуру брякнула:
— Ребеночка я хочу, а не получается…
Лом ошалело замер, выпучил глаза, но кулаки разжал. Я устроилась в кресле, размазывая слезы и громко вздыхая.
— Ладушка, — побрел он ко мне с видом побитой собаки. — Ну ты чего, а? Посмотри на меня… Солнышко… Нашла кому на жизнь жаловаться, а я на что?
Я обняла любимого и уткнулась в его шею.
— У нас свои разговоры, хотела посоветоваться…
— Много толку от твоей Таньки. Ладуль, ты же эти… таблетки пьешь…
— Не пью давно, — нагло соврала я.
— Ну и не забивай ты себе голову. Ты к врачу ходила?
— Ходила.
— Что сказал?
— Все нормально.
— Вот и хорошо. Про себя я точно знаю, так что реветь завязывай. Будет тебе ребенок, чтоб мне пропасть.
Разумеется, Лом тут же принялся демонстрировать свою готовность стать отцом, а я тихо радовалась. Таньке я верила свято: если она сказала, что я буду вдовой, значит, можно шить черное платье.
Ожидая кончины любимого со дня на день, я отноcилась к нему с особой нежностью. Хотелось сделать ему приятное, приласкать и вообще осчастливить напоследок. Лом с видом законченного идиота болтал, как заведенный, о будущих детях и нашем новом доме. Я слушала его с улыбкой, думая о том, что новый дом для него будет малость тесноват, но зато надежен и крепок. Об этом я позабочусь.
Я присмотрела себе платье и решила, что в роли вдовы буду выглядеть восхитительно. Каждый день звонила Таньке и просила поторопиться. В конце апреля она пришла и сказала с порога:
— Завтра.
— Правда? — ахнула я, боясь поверить своему счастью.
— Бабки приличные…
— Заплачу сколько скажет… Танька, что бы я без тебя делала? — подхалимски сказала я, обнимая ее.
— Вот уж не знаю… В общем, так: поедет завтра Лом в контору, а возле универмага его будет в двенадцать ждать стрелок. Позаботься, чтоб он из дома вовремя отчалил, и венок покупай.
— Поверить не могу… — Я засмеялась, кружась по комнате. Танька взирала на меня неодобрительно.
— Конечно, я за тебя в огонь и в воду, и вообще куда угодно, но с мужьями так не обращаются.
— Заткнись! — прикрикнула я, потом обняла подружку и пообещала:
— Вот похороним любимого и заживем как в сказке… Танька только рукой махнула. Всю ночь я не спала и вдовой себя воображала. Лом сопел рядом, чмокал губами и ко мне жался. «Неужто его завтра не будет? Чудно…» Я включила ночник и покосилась на Лома. Больше я этой глупой физиономии не увижу, голоса его не услышу с дурацким распевом. «Ладушка», — мысленно передразнила я и засмеялась. Расплата последовала незамедлительно. Лом проснулся:
— Ты чего, Лад?
— Соскучилась, — улыбнулась я. Лом хохотнул и ко мне полез, а я подумала: «Ладно, гад, порадуйся напоследок».
Утром муженек поднялся раньше обычного и, бреясь в ванной, что-то пел. Я нежилась в постели, потягиваясь и улыбаясь. Любимый возник на пороге, увидев, что я не сплю, ко мне подошел.
— Красавица моя…
— Ты куда так рано?
Он хитро ухмыльнулся и сказал:
— Дела…
— В контору когда поедешь? — насторожилась я.
— Как обычно. — Лом стал одеваться, а я с облегчением вздохнула: универмага ему не миновать, другой дороги к конторе не было, место Танька выбрала правильно, и вообще она молодец.
Лом наконец ушел, а я вскочила и стала заниматься всякой ерундой, пританцовывая и напевая. Потом сходила в магазин и стала готовиться к праздничному ужину. Кончину муженька следовало отметить. В половине двенадцатого он позвонил из машины:
— Ладуль, я тебе щеночка купил.
— Кого? — не поняла я.
— Щенка, забыл, как называется… подожди, у меня тут записано. Вот… коккер-спаниель, смешной такой, рыжий…
— Ломик, — ласково сказала я, — а ты не знаешь, на кой черт мне щеночек?
— Ну… — замялся Лом. — Я подумал: пока детей нет, чтоб тебе не скучно было…
«Не надо думать, когда нечем», — хотелось сказать мне, вместо этого я спросила:
— А кто с ним по утрам гулять будет, ты подумал? Ненавижу рано вставать…
— Я погуляю, — заверил Лом, — а вечерами будем вместе в парк ходить… как люди…
Я представила, как мы с Ломом и этим самым щеночком гуляем в парке, и глухо простонала.
— Ладушка, — опять запел Лом, — чего ты? Он тебе понравится… маленький такой, кудрявый.
— Ты куда едешь? — всполошилась я.
— В контору.
— Со щенком?
— Так он не помешает, пусть побегает немного, часам к двум домой приеду.
Мы тепло простились, я постояла возле телефона, перевела взгляд на часы — без пяти минут двенадцать. Я грязно выругалась и позвонила мужу:
— Ты где сейчас?
— В машине, — ответил он.
— О господи, на какой улице?
— К универмагу сворачиваю.
— Ну-ка, тормози, — рявкнула я. — Сворачивай в переулок, там собачий магазин, купишь ошейник, миску и сухого корма для щенка. Все понял?
— Ладуль, я сначала в контору заскочу, там рядом такой же магазин…
— Не такой… и щенку в конторе делать нечего, еще блох подцепит. Сворачивай сейчас же в переулок и не вздумай хитрить.
— Да свернул уже, — проворчал Лом. — Какая разница, где ошейник купить?
— Если я говорю, что есть разница, значит, есть. И из магазина сразу домой, я щенка увидеть хочу.
Закончив с Ломом, я позвонила Таньке, хмуро сказала:
— Убирай стрелка, деньги заплачу…
— Что так? — хмыкнула подружка.
— Не твое дело, — разозлилась я, а потом, разумеется, заревела с досады.
— Что, жалко любимого стало? — веселилась Танька уже вечером.
Лом был в конторе, а щенок по имени Рокки лежал на моих коленях.
— В машине находился щенок, — обиделась я. — Представь, что на его глазах убили бы человека? Это же травма для собаки на всю жизнь.
— Да, животное бы это подкосило… Ну что, выпьем за здоровье Ломика… — Танька подняла рюмку и подмигнула мне.
— Чего ты все лыбишься? — не выдержала я. — С киллером договорилась?
— Да не было никакого киллера, — вздохнула Танька. — Знаю я тебя как облупленную, баба ты добрая… Аркаша, царство ему небесное, был хуже чучела, а ты все равно его любила, а Лом мужик видный, и кое-какие достоинства у него имеются. А злилась ты оттого, что он силой тебя с ним жить заставил. Я ж знала, привыкнешь, жалеть начнешь, и киллера придумала, чтоб ты поскорее дурака валять перестала.
— Подлая ты баба, — с улыбкой покачала я головой.
— А ты эгоистка, — нахмурилась Танька. — Все только о себе и думаешь, а до меня тебе и дела нет.
— Ты влюбилась, что ли? — насторожилась я.
— Я с любовью завязала, в смысле — влюбляться больше не хочу, никакого нет в этом толку. Мужики меня не любят, каждый облапошить норовит. Вот хоть Вовку взять. Чего подлецу надо? А его все из дома тянет. Только-только отвернешься, бдительность потеряешь, а он уже шасть за дверь… — Танька вздохнула. — У меня мечта есть.
— Какая? — обрадовалась я. Настроение у меня было хорошее, хотелось осчастливить Таньку.
— Я хочу построить Империю, — скромно сказала она.
Я слабо икнула и переспросила:
— Что ты хочешь?
— Империю. У всех приличных людей была империя: у Македонского, Наполеона, у Гитлера и то была. Чем я хуже? Мозгов у меня, может, поболе будет.
— Ты, Танька, часом не свихнулась? — поинтересовалась я. — Какая еще империя?
— Обыкновенная. Где мы хозяйки: ты и я.
— Мамочка, — охнула я. — Македонский ей привиделся… По Индийскому океану тоскуешь? Так слетай по путевке…
— Вот ты всегда так, — разозлилась Танька. — Как тебе что надо — вынь да положь, а как мне — так обязательно глупость… Я для тебя что хочешь, а ты малость какую-либо и то сделать не желаешь.
Я застыдилась.
— Какую империю тебе надо? Объясни, — развела я руками.
— Обыкновенную. Чего ж тут не понять…
— Области тебе хватит? — насторожилась я.
— Мне и города хватит, — заскромничала Танька.
— И то ладно. Хочешь стать мэром? — проявила я сообразительность.
— Еще чего… мэром. Нашла императора…
Тут я наконец понимать стала и присвистнула:
— Ясно, глупость это… Только в дурацких фильмах крутые бабы мужиков в «шестерках» держат, нам под себя бандюг не подмять, начнем с императриц, а кончим подстилками.
— А Лом на что? — хмыкнула Танька. — Лучшей кандидатуры не сыщешь. Сидит крепко. Во всем городе Лом да Ленчик… А при нем два серых кардинала, зачем нам наперед лезть. У Лома сила, у нас мозги. Считай, империя в кармане. И ты делом займешься, а то сидишь пеньком, на войну с мужем себя растрачиваешь, а муж-то золотой…
— А я все удивлялась, чего ты так о Ломике заботишься… — покачала я головой.
Мы посмотрели друг на друга, ухмыльнулись, потом и вовсе расхохотались.
— Ну?.. — спросила подружка.
— Заметано, — ответила я.
Тут как раз явился Лом.
— Ломик, — позвала Танька. — Иди, родной, выпей. У тебя сегодня никак день рождения?
— Сдурела, что ли? — нахмурился Лом.
— Геночка у нас Лев, — сообщила я, целуя любимого. — Садись ужинать.
— А я думала, ты сегодня родился, — не унималась Танька.
— Да отстань ты, дура, — не выдержал Лом.
— Не обращай внимания, — мяукнула я и опять его поцеловала. — У Таньки настроение хорошее.
— А что у вас за праздник? — спросил Лом, заметно смягчившись.
Мы переглянулись и захохотали.
— Вы пьяные, что ли? — поинтересовался Лом, глядя на меня с удивлением.
— Коньяка выпили, Танька с Рокки познакомилась, и они друг другу понравились. А еще — я тебя люблю.
— Уж это точно, — кивнула Танька. — Все уши прожужжала, какой у нее муж золотой. Просто слушать противно.
— А ты не слушай, — сказал Лом и поцеловал мне руку. Тут Рокки сделал пару шагов и оставил после себя лужу.
— Что делает, блохастый, — разозлилась я. — Наказание, да и только.
— Я уберу, — с готовностью поднялся муженек, — не злись только. Он маленький, привыкнет…
Он исчез, а Танька головой покачала:
— Господи, что ж с людьми любовь-то делает.
— Кончай Лома дразнить, — сказала я, — коли быть ему императором, так относись с уважением. Он для нас Геннадий Викторович, и остальных ослов надо приучать к тому же. К тебе он должен относиться душевно, так что суетись.
Когда Лом вернулся с тряпкой, Танька поднялась из-за стола:
— Мой, Геночка, руки и выпей коньячку, а я уберу за вашим блохастым. Буду ему крестной матерью.
Ночью, ублажив Лома по полной программе, я задумалась. Танька, подлая душа, знала меня хорошо, теперь все мои мысли были о ее дурацкой Империи.

* * *

В середине апреля школьная подруга пригласила меня на вечеринку. Танька потащилась со мной, хоть ее и не звали. Гостей набралось человек пятнадцать, люди солидные. Сама Людка уже лет пять трудилась вместе с Танькой в областной администрации и умело ляпала карьеру себе и мужу. Виделись мы с ней редко, особенно после того, как я за Лома вышла замуж: выводить его в свет было делом хлопотным. Но с Людкой мы перезванивались и друг друга не теряли.
Среди гостей выгодно выделялся молодой человек в очках. Дорогой костюм, белоснежная рубашка, золотые запонки. Вел он себя непринужденно, и по всему выходило: цену себе знал. Я немного глазками померцала, так как была на воле, то есть без благоверного, и он прибился ко мне, сел рядом с намерением развлекать меня. Танька, ухмыляясь, паслась рядом.
Молодого человека звали Константин Николаевич, был он мил, остроумен и мне понравился. Улучив момент, я поинтересовалась у Людки:
— Кто это?
— Костя? Да ты о нем слышала, Сердюков его фамилия. Он адвокат. Ловкий, как черт. Не голова, а чистое золото.
О Сердюкове я слышала много, потому знакомству с ним порадовалась.
Танька продолжала вертеться рядом, чем слегка действовала мне на нервы. Чувствовалось в ней подозрительное нетерпение и какая-то маета. Через пару часов ее прорвало:
— Сегодня была в банке.
— По своей нужде или по государственной? — проявила я любопытство.
— По государственной, но две нужды не грех и соединить, если выгодно.
— Соединила?
— А то… — Танька почесала нос и ухмыльнулась. — Очень тамошние ребятки вокруг меня танцуют. Я проявила понимание, согласилась помочь и сосватала им в правление одного человека.
— Это кого? — не удержалась я.
— Как кого? — обиделась Танька. — Лома, естественно.
— Слушай, дорогая, а что Лому делать в банке? — Банк-то какой, подумай, дура…
Я подумала.
— Лом не справится…
— А мы на что? Под чутким руководством все к рукам приберем.
Я посмотрела на подругу с уважением.
— То-то, — наставительно заметила она.
Константин Николаевич возник рядом.
— Скучные вокруг люди, как считаете, Лада Юрьевна?
— Да, невеселые.
— А не махнуть ли нам куда-нибудь, где будет забавнее?
— Вы знаете такое место?
— Еще бы. Например, моя квартира.
Я засмеялась, а Танька, появившись из-за моего плеча точно из-под земли, пропела:
— Лада Юрьевна, муженек ваш пожаловал, пока что под окнами в машине сидит, но надолго его не хватит.
Танька, конечно, права. Я улыбнулась Константину Николаевичу еще шире и лучистее и, пожав плечами, сказала:
— Не судьба.
К перспективе стать финансовым магнатом Лом отнесся неодобрительно.
— Чего мне в этом банке делать, а, Ладуль? Сидеть с этими умниками? Да я с тоски загнусь.
— Посидишь маленько, а там посмотрим, — утешила я.
Танька взялась за Лома круто.
— Ты чего рожу кривишь? Я, вообще, для кого стараюсь, для кого землю носом рою? Для любимой подруги, то есть и для тебя тоже. Тебе годов-то сколько? Так и будешь до старости кулаками махать? Пора становиться респектабельным. А скучать тебе не дадут, в банке сидят те же бандюги, только одеты почище. Мы таких дел наворотим, еще как понравится… И о Ладушке надо бы подумать. Легко ли ей, красавице нашей, умнице, быть женой бандита? В четырех стенах сидеть? Может, с таким-то мужем и в четырех стенах радость, но ты ведь не дурак и понимаешь: женщине всегда приятно похвалиться своим мужиком, а она чем похвалится? У нее натура тонкая, душа чувствительная… При случае скажет — мой муж в правлении такого-то банка… звучит… И ей приятно, а значит, и тебя любить крепче будет.
Лом подозрительно уставился на меня. Я обняла его, взлохматила волосы и поцеловала в нос.
— Конечно, я тебя люблю таким, какой ты есть, и, если ты в дворники пойдешь, меньше любить не стану, но и Танька права. Чего ж нам от денег отказываться, если они сами в руки плывут?
— Да чего мне там делать-то? — закапризничал Ломик, но уже видно было, что согласен.
— Пока просто посидишь на стуле, привыкнешь. Ну и к тебе привыкнут. А там посмотрим.
— Не хочу я, Лада, ничего я в этих делах не смыслю.
— А тебе и не надо, — разозлилась Танька. — Да что за наказание такое! Ему готовенькое подносят на блюдце с голубой каемочкой, а он рожу кривит…
— А что мужики скажут? — вспомнил Лом про дружков.
— Они от зависти лопнут, — хмыкнула Танька. — Опять же, сдались тебе мужики, от них никакого толку. Друзья-то они, пока водку пьют, а как пропьются — продадут почем зря. Жену надо слушать, муж и жена — одна сатана. Ладушка-то лучше других знает, что для тебя хорошо, а что плохо, и дурного не посоветует, а дружкам веры никакой. — Танька слегка подпрыгнула и радостно добавила:
— Да им собаку доверить нельзя, Ладка на днях в контору заезжала, попросила одного придурка с Рокки погулять, так он потерял собачонку, потом всем скопом искали, а Ладуля даже плакала… Жаловалась она тебе?
— Не жаловалась, — ответил Лом.
— А зря, — покачала головой Танька, — вот я бы нажаловалась, ведь барбос — твой подарок, он ей дорог, хотя и блохастый, и я от него никакой пользы, хоть убей, не вижу. — Танька все-таки выдохлась. — Короче, Генка, кончай ломаться, будешь финансовым магнатом.
— Ладуль… — пропел он, жалобно заглядывая мне в глаза.
— Они и вправду Рокки потеряли, — опечалилась я. — А ведь доверила всего на пять минут, думала, что ты в конторе. Так соскучилась, хотела тебя увидеть, а ты уехал с Синицей. Хорошо, что Рокки такой умненький, сам дорогу нашел.
— Ладуль, я про банк этот…
— А что банк, Геночка, тебе ведь не трудно туда заходить время от времени?

* * *

— Надо нам от Синицы избавляться, — сказала Танька через неделю.
— Почто нам лишние похороны? — удивилась я. — Пользы от него никакой, но и особенного вреда не вижу.
— Есть вред, болтает много. Вовка мне докладывал, что вчера Синица с Ломом парился и все его тобой подкалывал, мол, ты только бабу свою и слушаешь, от дружков отбился, в банкиры лезешь, и вообще, баба тебя под каблуком держит.
— Так и сказал?
— Так и сказал, чтоб ему подавиться. А Ладка твоя, говорит, стерва, и на тебя ей наплевать, что-то она задумала, а ты, как пацан, перед ней на задних лапках ходишь.
— А наш-то недоумок что?
— Спросил, не хочет ли Синица в морду, ну тот, натурально, не захотел, и разошлись по-доброму.
— Вот ведь стервец, — разозлилась я. — Язык хуже, чем у бабы… Конечно, если мужику изо дня в день такое долдонить, кого хочешь достанет… А нам от этого выгоды никакой.
— Вот и я говорю, Ладушка, не спеть ли нам Синице «Со святыми упокой…»?
— Надо по-умному, никаких стрелков, чтоб Лом ничего заподозрить не мог. Он после Святова никак в себя не придет…
— Само собой, Ладушка, у меня и план уже есть. Этот стервец любит в деревенской бане париться. Вот мы его и попарим.
— Аккуратней, Танька, чтоб без сучка без задоринки…
— Уж расстараюсь… — кивнула подружка. — Ну что, Ладушка, споем?
— Споем, — согласилась я. — Готовь Вовку.

* * *

Как я и предполагала, Лом воспринял Сердюкова в штыки.
— На хрена мне эта интеллигенция в доме? — орал он.
Тут я, кстати, про дом вспомнила:
— Что ты там строишь полгода? Хоть бы свозил раз…
— Так ты сказала… — начал Лом.
— Что с женщины взять? Мы, как известно, сегодня говорим одно, а завтра другое. Конечно, насчет дома ты был прав, теперь я это ясно вижу. И хочу дом… Только хочу по-своему. Кто там у тебя работает? Полгода возятся и что успели сделать? Вечно норовят содрать побольше, пьют целыми днями и наконец сляпают какую-нибудь уродину.
— Ладуль, какие проблемы, чего захочешь, то и сляпают. Поехали, хоть сейчас посмотришь.
— Поехали… А адвокат нам нужен. У меня вся душа изболелась, когда менты того парнишку в оборот взяли. Ночами не сплю, все думаю, как бы они какой пакости тебе не сотворили. У тебя натура широкая, скрытничать не умеешь, а эти мерзавцы только и выжидают случая, как тебя подловить. Вот Константин Николаевич и займется тем, чтоб их мерзкие попытки не увенчались успехом.
— Просто он тебе нравится: морда лощеная и трещит как заведенный.
— Да он при тебе лишнее слово сказать боится.
— И правильно, за лишнее слово я сам его в землю зарою.
Мы стали строить дом и приручать Лома. Костя оказался умницей, советам внял и вел себя безукоризненно. Как Лом ни придирался, а ничего подозрительного в нем усмотреть не смог, и вскоре уже называл его Костей, хлопал по плечу и приговаривал:
— Головастый ты мужик…

* * *

В пятницу была презентация по случаю открытия нового банка. Танька с Костей уже отбыли, собирались и мы с Ломом. Я вертелась перед зеркалом, муженек подошел сзади, обнял меня и запел:
— Ладушка, до чего ж ты красивая, дух захватывает… Фигурка точеная… — Он рукой залез под подол и ухитрился смять платье. — Давай наплюем на эту презентацию и дома останемся. Чего мы там не видели?
Отказывать Лому не хотелось, но на этот раз я проявила твердость:
— Потерпишь пару часов. Хочу взглянуть на этих умников и прикинуть: кто там чего стоит.
Умники особого впечатления не произвели. На следующий день к нам приехали Танька с Костей и стали натаскивать Лома. Он капризничал и злился, а мы изрядно помучились. Однако через пару недель муженек вошел во вкус, возвращался с сияющими глазами и заявлял с порога:
— Ладуль, ты сейчас со смеху умрешь…
Со смеху я не умирала, но за мужа радовалась. Работать с ним стало легко и приятно. Память у Лома железная, не хуже его кулаков, и хоть мозгами его бог немного обидел, зато хитростью и звериным чутьем снабдил в избытке, а о том, что карманы ближних следовало время от времени основательно очищать, Лому напоминать не приходилось. Костя умело его инструктировал, а Ломик был способен запомнить текст объемом в пять страниц и на следующий день воспроизвести его дословно. Очень скоро ребята в банке поняли, что заполучили. Но русский человек, как известно, задним умом крепок.
Поздней осенью, после одного примечательного разговора с глазу на глаз в кабинете за дубовыми дверями, в котором Лом, к удивлению своего собеседника, продемонстрировал недюжинный ум, а не только звериную повадку, у нас в гостях появились двое мужчин. Правда, на гостей они были похожи мало, так как выглядели испуганными, нервными и неприлично суетливыми. С обоими я встречалась лишь однажды, на презентации, и поэтому позволила себе, открыв дверь, выказать легкое недоумение.
— Здравствуйте, — пропела я с улыбкой, глядя попеременно то на одного, то на другого.
Один из мужчин был среднего роста, худой и бледный, ранняя лысина и борода клинышком, фамилия его была Перезвонов. Лом сразу же прозвал его Звонком за неуемную тягу к красноречию. Второй — высокий, крепкий и в отличие от товарища говорил мало и по делу, чему, надо полагать, способствовала его фамилия: Молчанов. Сейчас он держал в руках черную папку, по некоторым причинам очень меня интересовавшую.
— Здравствуйте, — ответили они мне и улыбнулись, хотя было заметно, что им не до улыбок. — Геннадий Викторович дома?
— Дома, проходите, пожалуйста.
Они вошли. В прихожей появился Лом. Так как визит ожидался, муженек бродил по квартире в костюме, застегнутом на все пуговицы, и выглядел, как всегда, сокрушительно, правда, на особый, бандитский, манер, точно назло всем моим попыткам придать ему вид добропорядочного гражданина.
— Вот сюда, пожалуйста, — сказала я, указывая рукой на дверь гостиной, а Лом головой мотнул:
— Пошли, ребятки.
Я закрыла за ними дверь и прошла в соседнюю комнату. Здесь напротив друг друга молча сидели Костя и Танька. При моем появлении подружка вскинула голову и спросила:
— Лом справится?
— Еще бы.
Костя поднялся с кресла, подошел к окну и сказал тихо:
— Черт, волнуюсь, как на выпускном экзамене.
— Не стоит, — успокоила его я. — Все нормально и даже лучше. Генка понял, чего от него хотят, а когда он случайно что-то понимает, ему цены нет.
Мы настроились на долгое ожидание, но разговор занял не более получаса. Гости молча оделись в прихожей, потом хлопнула входная дверь, а мы покинули комнату. Лом сидел в кресле и ухмылялся.
— Что, Геночка? — спросила я, устраиваясь на его коленях.
— Порядок, — кивнул он и поцеловал меня.
На столе лежала та самая кожаная папка. Костя сел, придвинул ее к себе и стал внимательно изучать содержимое. Танька пританцовывала рядом и все норовила заглянуть ему в глаза. Наконец Костя поднял голову, посмотрел на нас по очереди и сказал:
— Молчанову сейчас самое время умереть.
Лом уставился на меня, а я едва заметно кивнула.

* * *

Я жарила мужу котлеты, Танька вертелась рядом, залезая руками то в один салат, то в другой.
— Молчанова-то с попом хоронят, — минут через пять заявила она. — С понятием люди…
— Сейчас модно, — пожала я плечами.
— Отпевание сегодня в час. — Танька задумалась, глядя на люстру. — Человек он в городе уважаемый… был. И меня, кстати, приглашали…
— Сошлись на занятость, отправь вдове соболезнования, покойнику венок…
— Да нет, я бы сходила… отдала то есть последний долг… и вообще, послушала, как поют.
— Помешательство какое-то, — разозлилась я.
— И вовсе не помешательство… В душе-то так чисто делается, и плакать хочется.
— Что ж, — вздохнула я, — сходи поплачь.
Танька взглянула на часы и ходко затрусила к двери.
Однажды вечером Лом вернулся в сильной задумчивости, бродил по квартире и все на меня поглядывал. Где-то часа через полтора не выдержал и сказал:
— Ладуль, мне с тобой поговорить надо…
Разговор вышел бурным, и я впервые накричала на муженька, а под конец заявила:
— Ломик, с наркотой связываться не смей.
Традиционно этим промыслом в нашем городе занимались нехристи. С ними мы уживались по принципу: у вас своя свадьба, у нас своя… Откуда теперь ветром надуло, понять несложно: еще в прошлые времена Лешка Моисеев, давний Ломов дружок, мутил воду и пел о бешеных деньгах.
— А чего от добра отказываться? — разозлился Лом. — Дело верное, отлаженное, а нехристей мы в бараний рог свернем, нечего им у нас хозяйничать.
Убрав из голоса командные нотки, я запела жалостливее.
— Я покойному Аркаше всегда говорила, не суйся. У нас дела, слава богу, идут неплохо, а от добра добра только дураки ищут.
Лом упоминаний о бывшем соратнике не выносил, тут я дала маху. Мысли об Аркаше возвращали к невеселым думам о Димке. Хотя времени, на мой взгляд, прошло достаточно, и Ломовы раны я зализывала ежедневно и основательно, но они все еще были свежи и болезненны.
— Аркаша без тебя шагу сделать боялся, а у меня своя голова на плечах, — рявкнул он. — Лешка правильно говорит, я и сам вижу — дело верное. У нас сейчас сила, все к рукам приберем.
Я испугалась этакой прыти и на следующий день собрала совет. Впервые мнения разделились. Костя, выслушав меня, пожал плечами и заявил:
— Деньги не пахнут.
Танька пошла еще дальше.
— А почему бы и нет? Моисеев подлец, но не дурак, а в его намерении я улавливаю признак гениальности.
— Замолчи, — разозлилась я. — Гениальность… У меня в отношении наркоты твердое и незыблемое правило…
— Да знаю я, знаю, — нахмурилась подружка. — Не заводись. Речь идет о деньгах, а не о моральных принципах.
— Мы строим Империю, — решив зайти с другой стороны, сказала я, — а Империя — это законы. Их надо создать, а создав, придерживаться. Иначе в один прекрасный момент все рухнет, как карточный домик. И еще. У каждого человека должна быть черта, за которую не следует переступать. Пока он возле нее топчется, бог его терпит, прощая кое-какие шалости, но нервы у господа тоже не железные, может и разгневаться, а господь, как известно, всемогущ, и силой с ним мериться дело зряшное.
Танька о господе размышляла в последнее время много и сейчас запечалилась.
— Думаешь, влезем мы в это дерьмо и удача нас покинет?
— Думаю, — кивнула я. — Дело для нас новое, пока уму-разуму научимся, много шишек набьем, а кое-чего и лишимся.
— И хочется, и колется, и мамка не велит, — почесав нос, сказала Танька. Костя поднялся с кресла.
— Если Лада против, это уже повод отказаться. Тут другая проблема: Лом.
— Лома я беру на себя, — кивнула я.
— А получится? — впервые усомнилась в моих способностях Танька. — Уж больно завелся.
— Получится, — заверила я. — А вот Моисеев нам теперь не ко двору. Дурной советчик хуже чумы.
— Споем? — насторожилась Танька.
— Придется спеть, — сказал Костя. — Но сделать это нужно с высочайшего соизволения. Если Лешка сейчас сыграет в ящик, даже осел поймет, в чем дело, а Лом далеко не так глуп, как иногда кажется. Если чего заподозрит, мы утратим влияние на него и вся работа тогда впустую.
— Да-а, — протянула Танька и глубоко задумалась.
— План давай, — сказала я.
— План будет. Берись за Лома, а я прикину, как половчее взяться за Моисеева.
Весь вечер я ходила опустив глазки, с мужем была ласкова, но тиха и молчалива. Дважды всплакнула, сначала в ванной, потом на кухне, когда мыла посуду. Лом сразу подмечал изменения в моем лице, но здесь, как видно, решил держаться и стойко молчал. Я о делах даже не заговаривала, а ночью прониклась к мужу особой нежностью.
— До чего ж ты настырная, — вздохнул Лом, поднялся, прошелся по спальне, сходил на кухню и принес сок в высоком стакане, а потом сел на постель, разглядывая меня с некоторой суровостью. — Обязательно чтоб по-твоему было, — сказал обиженно. — Ну ладно там бабьи капризы, я ж все понимаю, потому никогда тебе ни в чем отказу нет. Хоть раз я сказал тебе «нет», а? Хоть раз разозлился или дал понять, что чего-то мне не по душе? Сама ведь знаешь: стоит тебе словечко шепнуть или кивнуть головкой — так я в лепешку расшибусь для твоего удовольствия. Но куда не просят, не лезь. Ты баба умная, и советы твои я всегда выслушиваю, только решать, что и как, буду сам.
— Не в том дело, Геночка, — запричитала я. — Совсем другое меня мучает. На днях по телевизору показывали детей, лет по двенадцати, не больше, а они уже наркоманы. Смотреть, жуть берет, на людей не похожи, а у каждого родители, и отец с матерью уж, верно, такой жизни им не желали, и родители-то все приличные, не какая-то там пьянь… Только разве убережешь, когда это зелье везде и всюду? Ты знаешь, что в городе творится? Возьми любую школу — каждый второй старшеклассник эту дрянь уже пробовал, во всех ночных клубах купить ее без проблем, только знай, к кому подойти, а не знаешь, так доброхоты подскажут. А хуже наркоты ничего нет, самая привязчивая зараза. Я ведь тебе про брата рассказывала… Такое вообразить невозможно, и боже сохрани нам с тобой подобное пережить: видеть, как родной тебе человек превращается в полуидиота… — Тут я зарыдала в полный голос, а муженек стал меня обнимать и по спине наглаживать. — Страшно мне, Гена, бог накажет… А у нас с тобой сейчас все так хорошо, что божий гнев нам без надобности. Неужто из-за паршивых бумажек будем собственных детей травить? Денег у нас, слава богу, хватит и нам, и внукам, чего ж грех-то на душу брать?
— Ладно, Ладуль, чего ты, — расстроился Лом, вытирая мои горькие слезы. — Я, честно, как-то не подумал об этом, ну, то есть о твоем брате и как ты вообще к этому относишься. Разозлился, потому что гордость заела: мол, опять все по-твоему, а я что ни скажу, все не в масть… Когда ты со мной поговоришь, все ясно становится, вот хоть сейчас, я теперь и сам вижу, что нам гадость всякая без надобности. Мы найдем, где лишние бабки сшибить.
— Я ведь почему против Лешки взъелась, — шмыгнув носом, решила пояснить я. — Он ведь жаден до глупости, и никакого в нем нет человеческого понятия. Это я с тобой могу поговорить, и ты поймешь, а у него душа давно запродана, и дальше своего длинного носа он ничего не видит. И тебе в уши шипит…
— Больно я его слушаю… — махнул рукой Лом и полез целоваться. Потом поднял голову, заглянул мне в глаза и, кашлянув, спросил не без робости:
— Ладуль, ты не беременна, нет?
— Сейчас и рожать-то страшно, — пожаловалась я. — Такое вокруг…
— Глупости. Бабы должны рожать, и бояться совершенно нечего, в особенности тебе… Нехристей, кстати, потеснить надо, живут как у себя дома. Пусть своих ребятишек травят, а наши сами придумают, чем себя в гроб вогнать.