* * *

На сей раз похороны не были такими уж пышными, и никто не решался особенно горевать по Лешке. Предпочитали сурово хмуриться и отделываться фразами типа: «Да, жизнь… вот так вот…» и тому подобной чепухой. Кое-какие причины для этого были: Моисеева обнаружили в машине в трех километрах от города, с пятью пулями в груди, шестая в голову его доконала. Вокруг машины натоптано, снег кровищей залит. Напрашивался вывод, что убийца профессионалом не был, убитого хорошо знал, так как тот подпустил его к себе и зачем-то бродил с ним вокруг машины. Шел робкий, но упорный слух, что пристрелил его сам Лом, и по всему выходило, что из-за бабы. Наше присутствие на похоронах всех сбивало с толку. Лом сурово хмурился, и видно было, что сильно печалится из-за дружка. Остальные, глядя на вождя, тоже печалились, но, как я уже сказала, без лишних слов. Обещаний вроде: «Мы этого подлюгу из-под земли достанем» никто не давал, предпочитая тяжкие вздохи опасным обетам.
Так как законной супруги у Лешки не было, а незаконных было много, они перед церемонией малость поскандалили, пытаясь решить, кому должна быть отведена ведущая роль, и нанесли друг другу незначительные телесные повреждения. В результате на похороны ни одна не явилась, так что рыдать и бросаться на гроб было некому. Близких родственников он не имел и уже несколько лет числился в сиротах. В общем, церемония особенно не впечатляла, хотя Танька и настояла на отпевании, во время которого переминалась с ноги на ногу и с нетерпением ждала, когда запоют ее любимое. Прослушав до конца знакомые слова, подружка расслабилась, всплакнула и сказала довольно громко:
— Ох, горе-то какое…
Я не поняла, к чему эти слова относились: к Лешкиной кончине или к тому, что певчие замолчали.
Совершенно случайно и без чьих-либо стараний на кладбище Моисеев оказался рядом с Синицей. Неподалеку в полный рост стоял Святов в черном мраморе, и хоть особого сходства я не улавливала, но Танька утверждала, что он сильно походил на Ильича. Обнаружив в такой близости трех недавних соратников, в то время как дела шли на редкость хорошо и обещали быть еще лучше, мужики глубоко задумались и о Лешке вовсе перестали печалиться. Не те мысли их одолевали.
Лом стоял возле гроба, сложив руки, с прямой спиной и гордо вскинутым подбородком, и походил то ли на гангстера американской закваски, то ли на лидера какой-нибудь партии. Вокруг него образовалось пустое пространство, не слишком большое, но ощутимое. Никому и в голову не приходило, обращаясь к нему, назвать его Ломом или Генкой. Все поспешно отводили глаза, но спинами и телодвижениями демонстрировали преданность и готовность ради вождя на многое.
Мы стояли в сторонке, но в достаточной близости от Лома: я в черном, Танька в слезах, Костя в очках с золотой оправой и Славик в дорогом пальто на меху. На нас поглядывали с замешательством и некоторым испугом, и умные уже сообразили, что старые времена безвозвратно канули в небытие, а грядут новые, к которым надлежит приспособиться.
Саид, последний из оставшихся в живых давних Ломовых дружков, был, безусловно, человеком умным. Он стоял в трех шагах от Лома, за его спиной, точнее, за плечом, рядом, но сзади, и наперед не лез. Когда могилу зарыли и обложили венками, он тихо сказал:
— Да, Гена, вдвоем мы с тобой остались.
Я попыталась уловить в его голосе намек, но услышала лишь грусть и смирение перед судьбой.
— Да, — кивнул муженек, и они на глазах у всей компании обнялись и маленько похлопали друг друга по спине. Остальные терпеливо ждали, когда Лом пройдет к машине. Он пошел, и Саид вроде бы рядом, но чуть-чуть сзади. Потом пропустили нас и с некоторым облегчением побрели к ожидавшему транспорту. На многих лицах читалась растерянность.
— А Саид умница, — сказала Танька, устраиваясь на велюровом сиденье. — Уроки истории тоже научили его кое-чему.
Я кивнула. Саид в отличие от остальных Ломовых дружков всегда вызывал у меня симпатию.
Поминки прошли без особого шика, петь хвалебные оды Моисееву никто не решился, о памятнике в полный рост тоже не заговаривали, посидели, выпили и затосковали. То ли дело в старые времена: Аркашу неделю поминали, да так буйно, что на полгода воспоминаний хватило.
Я сидела рядом с Танькой в сторонке, Лом, само собой, во главе стола, а Костя от него по правую руку, там, где раньше всегда садился Лешка. Умных это тоже на размышление сподвигло, но умных было не так много, чему я, по понятным причинам, радовалась. Саид сидел слева от Лома, вел себя скромно, пил мало, был серьезен, но особо печаль не демонстрировал. Ломик то и дело обращался к дружку, как видно, желая подчеркнуть, что их дружбе годы и невзгоды не страшны. Танька только ухмылялась, а Саид, улучив момент, подошел к нам. Надо сказать, что восточного в нем только и было что дурацкая кличка, которую он получил давным-давно из-за пристрастия к одному фильму. Фамилия у него была Пантелеев, а имя Саша, но еще много лет назад об этом начисто забыли и иначе как Саидом не называли. Я и сама лишь недавно с некоторым удивлением узнала его настоящее имя, разумеется, благодаря Танькиным стараниям. Теперь времена сменились, и о дурацких кличках следовало забыть.
Саид сел рядом, дружески улыбнулся мне и сказал:
— Хорошо выглядишь.
— Спасибо, Саша, — мягко ответила я и тоже улыбнулась. Он посмотрел куда-то перед собой и заговорил не спеша:
— Редко видимся. И все больше по невеселому поводу.
— Да, — я кивнула, а потом добавила:
— Кто бы мог подумать…
— Как посмотреть, — пожал плечами Саид. — О покойнике плохо не говорят, но о Лешке мало что хорошего можно сказать. Он кого угодно мог допечь. В последнее время мы с ним виделись редко, только по делам.
— Да, с Геной у них то же самое было… Все больше юношеские воспоминания.
— На них далеко не уедешь… — кивнул Саид. — Гена говорил? Я дачу выстроил. Место шикарное, озеро в трех шагах, лес. Грибы, рыбалка. Приезжайте в гости, отдохнем по-семейному, Лариса рада будет.
— Спасибо, обязательно приедем. А можно и к нам, у нас тоже неплохо… Как дочка, в школу пошла?
— Да, первоклашка. Способная девчонка, никаких хлопот.
— Растут дети…
Еще минут пятнадцать мы продолжали беседу в том же духе, потом Саид взглянул на меня и сказал то, из-за чего, надо полагать, и затеял весь этот разговор:
— Ты знаешь, Лада, я тебя всегда уважал, а Генка мне друг, я за него в огонь и в воду… И ребятам всегда говорю: прошло то время, когда кулаками махали да торопились карманы бабками набить, сейчас жизнь другая. Мы уже давно не пацаны, у самих дети растут, о них надо думать.
— Конечно, ты прав, Саша, — согласилась я.
— Я хочу жить спокойно и погулять на свадьбе дочери.
— Нас пригласить не забудешь? — улыбнулась я.
— Само собой.
Мы еще немного поговорили, тут подошел Лом и спросил:
— Саид, ты останешься или домой?
— Домой, Гена, — скромно сказал тот. — Лариска приболела, дочку из школы забрать надо.
— Тогда поехали.
— Хитер, — сказала Танька, когда мы были уже дома. — Как думаешь, отступится или затаится, шельма?
— Если умный, то отступится, потому что ничего ему, кроме пули, не светит. Святов был первый Ломов дружок, а теперь стоит жутким монументом на кладбище. Саид не дурак…
— Может, даже слишком умный, — задумалась Танька. — Ладно, мы за ним присмотрим. Если он по-хорошему, так и мы со всей душой.
Когда Танька вместе с Костей отбыли восвояси, Лом немного послонялся по квартире и вдруг остановился против меня.
— Ладка, — сказал он как-то нерешительно, — Саид мой давний друг, и он о тебе дурного слова не сказал… я ему желаю здоровья и долгих лет жизни.
— Так у него сегодня день рождения? — удивилась я.
— Почему? — растерялся Лом.
— Ну… ты ему здоровья желаешь и долголетия…
— Ладка, — грозно начал он, но притормозил, помолчал и добавил:
— В общем, ты поняла…
Саид вел себя тихо, довольствуясь ролью давнего дружка и третьего помощника. Я оказалась права: мужик он умный.
Дела шли на редкость удачно, как вдруг в начале весны гром среди ясного неба: объявился Димка.
Возвращаясь из бассейна, я заехала в магазин, на улицу вышла нагруженная пакетами и удивленно замерла: кто-то вертелся возле моей машины. Подходя, уже знала: судьба мне приготовила подарок, и точно, парень повернулся, а я ахнула: Димка.
— Здравствуй, Лада, — сказал он и не улыбнулся. Облезлые джинсы, старая куртка, лицо бледное, глаза горят. Смотрел он на меня сурово, с затаенной болью, точно за долгом явился, который не надеялся получить.
— Дима, — пролепетала я, — ты… как же ты решился?
— По тебе соскучился, — ответил он, криво усмехнулся, оглянулся вокруг, точно место искал, где сесть, и спросил:
— Поговорим?
Говорить нам было не о чем. Я это знала, догадывался и он. Но его неожиданное появление выбило меня из колеи, я растерялась, засуетилась с ключами и сказала испуганно:
— Садись в машину… Нет, за руль.
Он сел, и мы отъехали в соседний дворик, подальше от любопытных глаз.
Димка повернулся ко мне, сказал без улыбки:
— Вот и встретились…
— Да… — согласилась я, боясь поднять глаза.
— Как живешь? Рассказывай.
— Нормально. Ты как?
Он плечами пожал.
— Если сюда заявился, значит, не очень…
— Какие-то проблемы… деньги?
Он усмехнулся.
— На мой затрапезный вид не смотри, не нищенствую. Жизнь кое-как наладилась… да тоска заела. Хотел я, Ладушка, на тебя взглянуть.
— Дима, тогда в гостинице… — торопливо начала я, но он меня перебил:
— Я знаю… Вовка рассказал.
— Ты его видел? — Чем, интересно, Танька занимается? Димка в городе, а Вовка до сих пор об этом не донес. — Давно приехал?
— Вчера. Утром был у Вовки. Он мне все рассказал, про то, как Лом тебя привез, как ты с разбитым лицом ходила, а потом в больнице валялась…
Я сочла нужным заплакать, отвернулась к окну и прошептала:
— Дело старое…
— Только не для меня… Я этот год разными мыслями себя изводил, все думал, как же ты могла… и все такое, а потом решил, поеду-ка я к Ладушке, посмотрю ей в глазки… А как Вовка стал рассказывать, сволочью себя почувствовал. Еще год назад должен был приехать, чтоб тебя от этой подлюги избавить.
Лом, с моей теперешней точки зрения, подлюгой не был, и даже совсем наоборот, а вот что там рассказал Вовка и как далеко зашел в своей дружеской болтовне, беспокоило меня чрезвычайно.
— Дима, ты себя не казни. Не мог ты тогда приехать. Себя бы сгубил и мне не помог. Лом пристрелил бы обоих. И сейчас зря приехал. Вдруг узнает кто? Боюсь я, Дима…
Он взял мою руку, крепко сжал.
— Лада…
— Подожди, — попросила я, всхлипнула, достала платок, слезы вытерла и сказала:
— Дима, я… я, наверное, плохой человек, то есть я, наверное, должна была быть стойкой, держаться, не подпускать его к себе, с балкона прыгнуть или отравиться… Но я трусливая и слабая, я испугалась… и привыкла как-то… о тебе не думать и жить… прости меня, пожалуйста, прости…
— Лада… — Он обнял меня и стал торопливо целовать, а я удивилась — в душе вспыхнуло отвращение и странная обида за Лома. Неужто Танька права и я его в самом деле люблю? Я поспешила отодвинуться от Димки.
— Дима, — сказала отчаянно, кусая губы.
— Лада, любимая моя, уедем, — зашептал он, ухватив меня за колени. — Уедем, слышишь? Квартира есть, работа есть, получаю прилично. Не пропадем. Посмотри на меня, посмотри, Лада. Ты ведь меня любишь, любишь?
— Дима, я люблю тебя, — закрыв глаза, убедительно соврала я. — Только жизнь не переиграешь. Я… я беременна. — Он слегка дернулся, а я продолжила, от души радуясь произведенному эффекту:
— Дима, ты пойми: мне давно не двадцать, и о ребенке я мечтала, он очень важен для меня, а сейчас и вовсе важнее всего на свете. Дима, я не могу… просто не могу.
— Господи, Лада, это твой ребенок, твой, значит, будет мне родным. Никто даже никогда не подумает… вспомни, как мы с тобой в день свадьбы на юг удрали. Тогда я тоже о всякой ерунде думал, а ты была права. Я тебя послушал и потом бога благодарил, что ума хватило… поедем, Лада, прямо сейчас… Поедем…
Вот так незадача.
— Он нас найдет, — не придумав ничего умнее, сказала я.
— Я этого подлюгу пристрелю и тебя увезу… Я люблю тебя, девочка моя, радость моя, жизнь моя, я тебя люблю.
Тут он опять набросился с поцелуями, а я совсем растерялась. Что на все это сказать?
— Дима, ради бога, — взмолилась я, — подумай, что ты говоришь? Ты хочешь убить отца моего ребенка?
Димка вскинул голову и неожиданно сурово сказал:
— Ты, наверное, забыла, Лада. Я из-за тебя родного отца убил.
Ответить на это было нечего — уж что было, то было.
— Дима, — начала я туманно, — я виновата, я знаю… Прости меня, пожалуйста, прости… Все перепуталось у меня в голове, и я уже ничего не понимаю…
— Ты меня любишь? — спросил он, чуть отодвинувшись и заглядывая мне в глаза.
Я робко ответила:
— Да.
— Вот и отлично. Поехали.
— Ничего не отлично, — покачала я головой. — Я рожу ребенка Лома. Он будет расти на твоих глазах, как постоянное напоминание о его отце.
— Не думай об этом…
— Нет, Дима. Об этом я обязана думать. Потом поздно будет.
— Хорошо, — усмехнулся он. — Тогда я сделаю тебя вдовой. Тебе придется уехать.
Я головой покачала:
— Второй раз мне тебя из тюрьмы не вытащить. — Не грех было напомнить, что он мне тоже кое-чем обязан. — Я не хочу всего этого… Дай мне в себя прийти и все решить спокойно. Ты же знаешь, я найду выход. И убивать никого не придется. А уехать прямо сейчас я не могу. У меня с собой даже паспорта нет…
Он шарил по моему лицу взглядом, силясь отгадать, что со мной происходит. Я же хотела только одного: остаться в одиночестве, успокоиться и принять решение.
— Ясно, — сказал он, убирая руку с моего плеча.
— Что ясно?
— Конечно, ты права. Ты должна решать сама. Решай. Но я хочу, чтобы ты знала: без тебя я не уеду.
Мы помолчали, и я робко спросила, желая сменить тему:
— Где ты остановился?
— В гостинице «Советская».
— Она теперь не так называется, — грустно улыбнулась я. Гостиничный комплекс с казино, ночным клубом и двумя ресторанами с некоторых пор принадлежал нам, Димка об этом, конечно, не знал. Я провела ладонью по его лицу и добавила:
— Я боюсь за тебя, вдруг кто-то узнает… Давай позвоним Таньке, устроим тебя на ее даче. Вполне возможно, что мне понадобится несколько дней. Я хочу быть за тебя спокойна.
— Хорошо, — подумав, согласился он.
На счастье, Таньку удалось застать на работе.
— Мне нужна твоя помощь, — заявила я. — Дима приехал…
— Мать его… — Танька охнула и, помолчав, спросила:
— За тобой явился? С претензиями?
— Он меня любит, — жалобно сказала я.
— Конечно, это я помню. И ты его, да? А ведь в городе нашему мальчику появляться нельзя. Кто-нибудь особо шустрый заметит, узнает и донесет Лому.
— Этого я и боюсь.
— Пусть укроется на даче. Местечко просто создано для того, чтобы там прятались беглые уголовники.
— Танька! — рявкнула я. Димка был рядом и, конечно, все слышал.
— Говорю, как есть. Где вы сейчас?
— На проспекте Мира, во дворе за магазинами.
— Вот там и ждите. Я минут через пятнадцать подъеду, сопровожу твоего любимого.
— Не скажешь, что она обрадовалась, — усмехнулся Димка.
— Она боится, но поможет.
Танька появилась не через пятнадцать минут, а через десять, с лицом разгневанной фурии.
— Привет, — кивнула Димке. — Вот уж кого не ждали.
Тот немного растерялся. Такого приема со стороны Таньки он, как видно, не ждал.
— Мало тебе прошлого раза, когда еле ноги унесли, так ты опять за приключениями явился.
— Не за приключениями, — буркнул он, — а за Ладой.
Танька слегка подпрыгнула, начала багроветь и свирепеть и на меня покосилась. Я скромно потупила глазки.
— Сговорились, значит, — проявила она догадливость, тяжко вздохнула и, испепелив меня взглядом, добавила:
— Никак опять в бега?
— Хватит болтать. — Я нахмурилась и тоже продемонстрировала гнев. — Спрячь Димку на даче.
— В подвале запереть? — съязвила она, но, уловив мой взгляд, тяжко вздохнула и мрачно сказала:
— Поехали, герой-любовник. Укрою.
Я заревела от досады, тоски и беспомощности, Димка кинулся меня утешать, а Танька маялась рядом и на нас взирала без одобрения и видимого сочувствия. В конце концов Димка сел в ее машину, махнул мне рукой, и они отбыли, а я еще немного постояла, глядя им вслед и пытаясь прийти в себя. Потом отправилась домой. Лом отсутствовал, чему я от души порадовалась. Слонялась по квартире и размышляла. Рокки, почуяв неладное, путался под ногами, жалобно поскуливая. «А что с ним делать? — подумала я, глядя на рыжую бестию у своих ног. — Не могу же я бросить животное? Он будет в отчаянии, а перемена климата дурно отразится на его здоровье. Нет, я должна думать о любимом существе… Жаль, что для Димки это не явится серьезной причиной. Ну и что, у меня своя голова на плечах…» Пока я ломала голову, пытаясь найти выход из создавшегося неприятного положения, вернулась Танька. Прошла на кухню, забыв снять шубу, и стала потолок разглядывать.
— Устроила? — спросила я. Она кивнула:
— Устроила. — Подумала и добавила обиженно:
— Не можешь ты меня бросить…
— Замолчи, ради бога, — разозлилась я.
Только Танькиного нытья мне недоставало. Подружка закусила губу и выглядела совершенно несчастной.
— Положим, на пару дней мы его спрячем, — начала она недовольно. — И что? Долго прятаться он не будет, характер не тот. А Лом узнает, что он в городе, уже сегодня.
— Конечно, — хмыкнула я.
— И вовсе не потому, что я донесу, — нахмурилась Танька еще больше и вроде бы даже оскорбилась. — Он в какой гостинице остановился? То-то… Там Саид. Если он его не засек, так кто-нибудь из мальчиков расстарался. Димка — Аркашин сынок, покойного, царство ему небесное, в городе хорошо знали, да и сыночек в газетках промелькнул. Среди ста дураков непременно отыщется один умник, который вспомнит и куда следует сигнализирует. И что получится? Мы прячем беглого преступника на своей даче. Но это, конечно, полбеды. Донесут Лому, а может, уже донесли. Господи, прости, и как ты перед ним выкручиваться будешь? Ох, Ладка, смотри — твое прошлое сидение нагишом за счастье покажется. Лом в тебе души не чает и при таком раскладе, рассвирепев, запросто пришибет под горячую руку. Потом, возможно, опечалится и решит, что погорячился, но тебе от этого легче не станет.
— Все? — гневно спросила я, встав перед Танькой с видом драчливой собаки. — Высказалась?
Подружка уронила горькую слезу и жалобно сказала:
— Как близкий человек, я была обязана тебя предупредить.
— Предупредить должен был твой Вовка.
— Он пытался, — вступилась Танька за возлюбленного. — Звонил, а у меня совещание, болтать с ним было некогда, к тому же он понес околесицу, и я грешным делом решила, что он с утра набрался, и трубку бросила. Оказалось, зря. Тебе он, само собой, звонить не рискнул.
— Отчего ж? — удивилась я.
— Ну… не по рангу… Опять же, через голову начальства наверх не докладывают. Мой-то, может, и дурак, но понятие имеет.
— Воспитание, — рявкнула я и по кухне закружилась. — Димка у матери был?
— Ночевал. А потом к моему заявился. Вчера вечером был у тебя, на прежней квартире то есть. Валерочка обошелся с ним невежливо, а о тебе и вовсе говорить не пожелал. Я ж докладывала — мадам его с должности слетела, он дал ей отставку, а замену еще не нашел, оттого бедствует и злится. Послать, что ль, на бедность по старой памяти? Вроде как пожертвование на благотворительные цели?
— Пошли, — согласилась я.
— И правильно, доброе дело, оно в нужном месте всегда зачтется. А мужик видный, чего ж добру пропадать?
— Ты про Димку рассказывай. — Танькино желание увести разговор в сторону действовало мне на нервы.
— А что Димка? Явился вчера вечером, к тебе направился, ничего путного не узнав, поехал к матери, время позднее, искать тебя на ночь глядя затруднительно. Перед этим в гостинице устроился. Паспорт, кстати, тот, с которым год назад отсюда когти рвал. Между прочим, сработано специалистом, я имею в виду паспорт, раскатывает с ним человек целый год и никаких тебе подозрений. — Заметив, что я нахмурилась, Танька покончила с очередным отступлением и вернулась к Димке:
— Так вот, устроился в гостинице и поехал к матушке. Та рыдала от счастья и страха за любимое чадо, ночевать уговорила дома. Утром он чуть свет поднялся и кинулся искать возлюбленную, то есть тебя. Для начала пошел в справочное, где, заплатив малые деньги, узнал, что ты сменила фамилию и проживаешь по адресу заклятого врага. Это произвело на него сильное впечатление, он весь год думал, что ты с денежками из Минска сбежала, не вынеся тяжкой доли изгнанницы, но допустить, что ты за Лома замуж пойдешь, и в самых своих скверных мыслях не мог. Прекрасный образ дал основательную трещину, а Димка вспомнил про дружка и решил прояснить ситуацию, оттого и заявился к Вовке. Зол был чрезвычайно и грозился всех порешить. К тебе были особые претензии. Вовка слезно поведал об истинном положении вещей. Димка стенал, стонал и каялся, после этого вознамерился тебя спасти. Только вот от чего спасти, душа моя?
— Танька, ты не устала? Может, чайку попьешь? — съязвила я. Злиться на подружку было нечестно, но так уж человек устроен: кто попадет под горячую руку, тому и отсыпят.
— Не хочу я чаю.
— Тогда иди, родная.
— Куда? — не поняла она.
— Домой. Иди-иди. Сейчас вернется муж, а у тебя такой вид, что он с порога начнет подозревать меня во всех смертных грехах. А мне это ни к чему, особенно теперь.
— Ладушка, — жалобно протянула Танька и даже слезу из себя выжала, но я была непреклонна.
— Иди. На даче есть продукты? Не хочу, чтобы Димка там с голоду умер…
— Оно, может, и неплохо бы… есть там продукты, — разозлилась она. — По крайней мере, на сегодня хватит, а завтра после обеда съезжу. У меня вопрос — как долго он намерен там проживать? Я не из любопытства спрашиваю, а из-за продуктов.
— Пару дней…
— А потом?
— Да уйдешь ты наконец? — разозлилась я. Танькина способность задавать вопросы, на которые я не могу найти ответ, доводила до бешенства. Танька ушла, на смену ей, с интервалом в полчаса, за которые я так и не успела придумать что-нибудь путное, явился муженек. Ничего злодейского в нем обнаружить не удалось, и я вздохнула с облегчением — еще не знает. На всякий случай стоило быть с ним поласковее. Лояльность к мужу я демонстрировала древним как мир способом, и он через некоторое время уснул в состоянии полного блаженства. Я же, осторожно выскользнув из супружеских объятий, вновь заметалась по квартире. Впору было заламывать руки и кусать губы. Ни одной ценной мысли, как заставить Димку покинуть город раз и навсегда, не нанеся при этом чересчур большого вреда его ранимой душе.
Поначалу я искренне надеялась, что, стоит мне зарыдать, жалобно глядя в его глаза, он все поймет и отбудет, сказав на прощание: «Будь счастлива». Но Димка за год сильно переменился, это я сразу заметила, и «будь счастлива» я от него вряд ли услышу. Тут уместно было вспомнить, чей он сын. Родитель его отличался злокозненностью, упрямством и дурным нравом.
Вдруг зазвонил телефон, я подпрыгнула и вытаращила глаза, сообразив, что на даче художника Петрушина, где ранее неизвестные злоумышленники держали в заточении меня, а теперь прятался Димка, имелся телефон и возлюбленный вполне мог им воспользоваться. Говорить с ним я была не готова, с другой стороны, настойчивые переливы звонка могли разбудить Лома, и если он узнает, что это Димка, то худший вариант и придумать трудно. В общем, я бросилась к телефону и прошептала:
— Да… — Конечно, это был Димка.
— Лада…
— Я не могу говорить, — испугалась я. — Он дома.
Повесила трубку, поскучала, а обернувшись, увидела муженька. Он стоял в дверях и взирал на меня пока еще без подозрения, но уже недоуменно. А я попыталась отгадать, слышал ли он последнюю фразу, произнесенную трагическим шепотом.
— Кто звонил? — спросил муженек, и я по голосу поняла: слышал.
— Какая-то женщина. Спросила тебя.
Лом удивленно поднял брови.
— Вроде бы ты сказала «он дома».
— И вовсе нет. Я сказала «его нет дома». Кто это тебе звонит по ночам? — Я попробовала придать себе грозный вид, но сама чувствовала, что не выходит. Недоумение Лома сменилось подозрительностью.
— Может, я не слишком умный, но уж точно не глухой, — заявил муженек и направился ко мне. Я поежилась и попыталась решить, в какой из углов комнаты лучше смотреть, чтоб не встретиться с ним взглядом. Лом подошел, сгреб меня за плечи и легонько встряхнул:
— Кто звонил?
— Я ведь уже сказала, — мяукнула я и поспешно добавила:
— Что тебе взбрело в голову? На свете полно сумасшедших, которые любят звонить по ночам и портить людям жизнь.
Лом постоял, посверлил меня взглядом, а я прижалась к его груди и жалобно вздохнула. Постояв так некоторое время, мы вернулись в спальню.
Однако, несмотря на мои старания, успокаиваться он никак не желал. В самый неподходящий момент вдруг спросил:
— Почему ты встала и ушла из спальни? Ждала звонка?
— Да ты с ума сошел? — возмутилась я не столько его провидческому дару, сколько нежеланию попадать под мои чары. Я насторожилась, ожидая, что вслед за этим последуют угрозы с красочным описанием моей участи. Ничего подобного. Муженек молчал, потом, привычно обняв меня, уставился в потолок. Я решила притвориться спящей. Он притворяться не стал, пялил глаза в темноту. Потом осторожно освободил плечо от моей божественной головки и, приподнявшись, с минуту меня разглядывал. Я надеялась, что ресницы дрожат не слишком заметно и в темноте он это не углядит. Вдоволь налюбовавшись, Лом ненадолго затих. Однако уснуть он не мог. Начал ворочаться, пару раз отчетливо вздохнул, потом поднялся и побрел на кухню. С интервалом в несколько минут я прокралась следом. Муженек стоял возле открытого балкона и курил, а, между прочим, два месяца назад бросил курить и держался стойко… Ночь была морозная, кухню быстро выстудило, а я разозлилась: разве можно стоять раздетым у открытого балкона, ведь простудится… Проявлять заботу о муже я сочла в тот момент неразумным и на цыпочках вернулась в спальню.
Лом пришел через полчаса, холодный, как ледышка, и, кажется, несчастный. Заглянул в мое лицо, помаялся немного и лег на спину, закинув руки за голову.
Утром никуда не спешил, точно у него был выходной от всех дел. Я прикидывала и так и эдак, стоит ли задавать вопросы. С одной стороны, спросить о делах вполне естественно, вчера утром я так бы и сделала, но в свете последних событий мой вопрос может быть расценен как желание поскорее избавиться от муженька. Я измучилась, извелась и окончательно поняла, что иметь секреты от любимого себе дороже.
Ко всему прочему пугал телефон. Он мог зазвонить в любую минуту. Что мне тогда делать? Несколько раз я готова была все рассказать, но характер мужа мне был хорошо известен, Димка для Лома точно красная тряпка для быка, и, что последует за моим признанием, догадаться нетрудно. А Димке я зла не желала. Мне просто очень хотелось, чтобы он вдруг оказался за тридевять земель и не имел возможности оттуда вернуться.
Отказавшись от мысли о чистосердечном признании, я стала обхаживать мужа, чувствуя, что слегка переигрываю и тем вызываю еще большие подозрения. Разозлившись на себя, Лома, Димку и все человечество, я взялась за дело всерьез, не забивая голову тем, как мои действия выглядят со стороны, и в конце концов добилась отменного результата: Лом подобрел, помягчел и поклялся в любви. После чего, с аппетитом проглотив обед, удалился туда, где и должен был пребывать с самого утра. Я легла в ванну с горячей водой и на всякий случай предупредила сама себя:
«Ни о чем я больше не желаю думать».
В половине пятого позвонила Танька.
— Его нет на даче, — заявила она, забыв поздороваться.
— Что? — пытаясь оценить эту новость, спросила я.
— Что слышала. Он удрал. И где сейчас — неизвестно. Вовке не звонил… — Танька помедлила и не без робости поинтересовалась:
— А тебе?
— Нет. Где он может быть? У матери? Пошли Вовку…
— Вовка здесь, со мной. Матери уже звонили, там он не появлялся. Она считает, что он уехал. Так он, по крайней мере, ей обещал. Дружков беспокоить не рискуем: ежели они не в курсе, что он приехал, так зачем им об этом сообщать?
— Мудро, — согласилась я, подумала и попробовала утешить Таньку:
— Он объявится… Вряд ли уедет, не попрощавшись со мной.
— Это уж точно, — вздохнула Танька. — На всякий случай стоит проверить гостиницу…
— И он вполне мог вернуться на дачу, — подсказала я. — Скучно стало, и он пошел прогуляться…
Не знаю, что успокоило подружку больше: мои доводы или мое пребывание в родной квартире.
Не прошло и часа после Танькиного звонка, как позвонил Димка.
— Лада…
— Дима, — ахнула я. — Я так испугалась. Танька сказала, что ты исчез с дачи…
— Прятаться там не буду, подвал ваш хуже тюрьмы. Я в гостинице, 420-й номер. Жду тебя. — В голосе звучал легкий намек на шантаж. — Ты приедешь? — спросил он.
— Сейчас не получится, — попробовала поюлить я. Неудачно.
— Я тебя жду, Лада. Надеюсь, ты не забудешь прихватить с собой паспорт.
Я перезвонила Таньке.
— Только не говори, что ты пойдешь к нему. — Подружка была напугана и даже не желала этого скрывать. — Не можешь ты быть такой дурой… Если Лому донесут, тебе конец.
— Прекрати каркать, — разозлилась я.
— Ты туда не поедешь. Он спятил. Как ты можешь там появиться? Тебя любая собака сразу узнает. И не мечтай, что пройдешь незаметно. Ты не умеешь ходить незаметно, ты это просто не умеешь… Ты пойдешь?
— У меня по расписанию в шесть ноль-ноль шейпинг. Вот туда и отправлюсь.
Я бросила трубку и в самом деле начала собираться. Ненавижу, когда что-то в жизни складывается по-дурацки, вот просто ненавижу, и все.
С шейпинга я вернулась в девять часов. Дома меня ждал сюрприз: в гостиной осколки стекол, тех, что были дверцами шкафов, посудой и разными дорогими моему сердцу безделушками. И Лом, сидящий в кресле, с бледным лицом, взглядом полутрупа и кулаками в крови.
— Господи боже, — прошептала я, оседая на диван. Он, кстати, был цел, крушили исключительно быстробьющиеся предметы. Лом поднял голову, а я поежилась, но впадать в панику не спешила. Первый припадок должен был изрядно его вымотать, так что на второй просто сил не хватит. — Что ты тут вытворял? — собравшись с силами, сурово спросила я. Муженек мутно взглянул на меня, поднялся и ушел в ванную. — И не думай, что я стану здесь убирать, — крикнула я вдогонку. Он ничего не ответил.
С этого вечера Лом переменился. Говорил мало и односложно, «да», «нет», смотрел на меня пристально и хмуро, молчал. Причина его неожиданного буйства стала ясна на следующее утро. Еще не было семи, когда позвонила Танька. Ночь я провела скверно. Лом допоздна смотрел телевизор в гостиной, потом пришел в спальню. Я делала вид, что сплю, он лег и повернулся ко мне спиной, а я просто обалдела, настолько подобное зрелище было непривычным. Однако иногда лучше промолчать, и я промолчала, но страдала и мучилась, задремала лишь под утро, телефонный звонок меня перепугал. Спросонья я вскочила, мало что соображая. Лом уже снял трубку, должно быть, не спал.
— Да, — бросил резко.
Танька с легкой дрожью в голосе сообщила:
— Я только что узнала — вчера вечером в гостиничном номере обнаружен Димкин труп. Только не говори, будто ты не знал, что он здесь ошивается. Я думаю, надо собраться и обсудить данную проблему.
— Не вижу проблемы, — заявил Лом, бросил трубку, взглянул на меня и поднялся. Надо полагать, я побелела как полотно, потому что муженек спросил:
— Воды принести?
— Не надо, — пискнула я и рухнула на подушки.
Итак, Димку кто-то узнал, донес Лому, и тот его убил. Боже ты мой… Мне срочно понадобились подробности, иначе как мы, черт побери, сможем выбраться из дерьма?! Лом точно воды в рот набрал, на меня смотрел вскользь, и я не спешила с расспросами. Иногда излишняя поспешность хуже бездействия. Надо дать ему возможность прийти в себя, а потом уж поговорить.
С этого дня начались вещи малоприятные и даже странные. Во-первых, Лом по-прежнему молчал и говорить вроде бы вообще не собирался. По ночам то демонстрировал мне спину, то кидался точно зверь, но и тогда мало напоминал моего муженька: даже дурацкое распевное «Ладушка» я уже не слышала. Меня это очень тревожило, хотя не так давно способно было довести до бешенства.
Мы собрались на военный совет. Я кратко обрисовала ситуацию, особо указав на то, что при лютом Ломовом молчании мое влияние на него практически сводится к нулю.
— Думаешь, убил он? — недоверчиво спросила Танька.
— А кто еще? Все сходится… он узнал, что Димка в городе, а тут еще этот телефонный звонок… поехал в гостиницу, они поссорились, и он его убил.
— Никакой ссоры, — заявил Костя. — Будем придерживаться фактов. Этот ваш… Димка получил три пули, две в грудь и одну в голову. Выстрелов никто не слышал, так же, как какого-либо подозрительного шума, криков и так далее… Лом, если это был он, вошел и застрелил парня…
— Какая, в сущности, разница, — поморщилась Танька. — Наша задача избежать неприятностей. — И на меня посмотрела, как на основной источник этих самых неприятностей.
— Костя, — задумчиво сказала я, — у моего муженька не хватит ума совершить «идеальное убийство», скорее всего он натоптал, как слон… Надо позаботиться об алиби.
— Это просто, — опять влезла Танька, — на момент убийства мы с Костей были у вас в гостях. Мы люди уважаемые, нам поверят…
— В том случае, если не будет веских доказательств, что убил Лом, — заметила я.
С некоторым стыдом я вынуждена была признать, что смерть Димки сама по себе печалила меня много меньше, чем трудности, которые она автоматически влекла за собой. Основной трудностью был Лом. Он продолжал вести себя очень странно, играл в молчанку, заметно меня сторонился, а в глазах читалась затаенная боль. Это было вовсе ни на что не похоже: не мог он так переживать гибель давнего врага. Конечно, с мужем необходимо было поговорить, но я, против обыкновения, нужных слов не находила, прятала глаза, а оставшись одна, ревела. В общем, ситуация сложилась абсурдная.
Свою лепту внес Костя, он явился после беседы с Ломом и пребывал в полном недоумении.
— У него есть алиби? — спросила я, теряясь в догадках, почему задаю этот вопрос Косте, а не собственному мужу.
— Нет. — Выражение, с которым это «нет» было произнесено, мне особенно не понравилось.
— Значит ли это, что Димку убил он?
Костя вздохнул, снял очки, протер стекла и ответил:
— Лом заявил, что в случае чего возьмет убийство на себя.
— В случае чего? — опешила я.
— Что за случай он имеет в виду, отвечать отказался. Усмехнулся и головой покачал. Тогда я спросил прямо: «Значит ли это, что убил ты?»
— И что он ответил?
— «Какая разница? Будем считать, что я».
— Да он спятил?
— Очень похоже, — согласился Костя. — Во всем этом есть нечто загадочное, а помогать нам отгадывать загадки он не спешит.
— Что же делать?
— Исходить из того, что Лом — убийца.
— Ты его вытащишь? — спросила я. Вышло испуганно.
— Разумеется.
Более-менее успокоенная, я стала поджидать мужа с намерением поговорить с ним.
Лом подъехал через полчаса, я увидела его из окна и с облегчением вздохнула. Но из машины он выходить не стал, посидел в ней минут пятнадцать и медленно тронулся с места. Это было вовсе ни на что не похоже. Бегом я бросилась к своей машине и стрелой вылетела со двора. Лома заметила сразу, он ехал медленно, по правой стороне и вроде бы никуда не надеялся приехать. Я пристроилась за ним, пытаясь понять, что он затеял.
Он остановился возле парка. Вышел из машины, хлопнул дверцей и побрел по аллее, запахнув куртку и слегка поеживаясь. Я поставила свою машину и вошла в парк. Лома обнаружила не сразу. В одной из тихих аллей он сидел на скамейке, курил, задумчиво глядя перед собой и мало что видя вокруг. Меня он точно не видел, хотя я стояла метрах в пяти от него. Ломик вздохнул, отбросил одну сигарету и сразу же закурил другую. Мне стало ясно: он страдает. Не выдержав такого зрелища, я направилась к мужу. Наконец он меня заметил, поднял голову, вроде бы удивился. Я села рядом и взяла его за руку.
— Почему не пошел домой? — спросила тихо.
Он пожал плечами:
— Хотел прогуляться.
— Я бы с удовольствием поехала с тобой. — Ломик не ответил, а я, помолчав, спросила:
— Что случилось? Ты меня больше не любишь?
Сигарету он отбросил, очень серьезно посмотрел на меня и заявил:
— Я тебя люблю. Любил и буду любить. — Поднялся, протянул руку и сказал:
— Ладно, пошли домой.
— Гена, — торопливо залепетала я, ухватившись за его локоть, — ни о чем не беспокойся. Я говорила с Костей, он все сделает. В тюрьму ты не сядешь.
— Я тюрьмы не боюсь, — усмехнулся Лом, глядя на меня насмешливо и как-то странно. — И сяду, если понадобится…
— Что за глупые мысли, — возмутилась я. — Выброси их из головы. Даже если ты убил…
Он вдруг засмеялся. Это было неожиданно, и я растерялась.
— Что тут смешного? — спросила, а он мне сказал:
— Ты чего передо мной комедию ломаешь? Перед остальными пожалуйста, а передо мной не надо…
И что я должна понять?
— Гена, — попыталась я еще раз, — ты ведешь себя странно. Ты не хочешь обсудить проблему и… кой черт ты постоянно долдонишь, что готов сесть в тюрьму? — не выдержала я.
Он хохотнул и сказал с тигриной лаской:
— Я готов. Я сидел и точно знаю, что тюрьма — не сахар. И уж тебе там точно не место.
— Мне? — опешила я и наконец начала кое-что соображать. — Ты считаешь, что я убила Димку?
Лом дернулся, отвел глаза, потоптался на месте и облизнул губы.
— Ты так считаешь? — повторила я. Он нахмурился. — Господи боже, но почему? — Теперь я почти кричала.
— Потому что все сходится, — неохотно ответил Лом. — Мне кто-то позвонил и про Димку сказал, подленько так, со смешком. Я поехал домой, тебя не было, стал тебя искать. Танька на звонки не отвечала, и ты тоже. Тут мне стало ясно, кто накануне тебе звонил и почему ты вела себя так по-дурацки. Я поехал в гостиницу, понял, что ты там, со своим щенком.
— В номер поднимался? — испуганно спросила я.
— Нет. Я с облегчением вздохнула, но тут же усомнилась.
— Почему? Это на тебя не похоже…
— Боялся я, Ладушка, — сказал он и глаза отвел, — увидеть тебя с этим… тогда уже не переиграешь. А так… может, смог бы справиться, не думать то есть…
— Ты решил, что я к нему поеду? — вытаращила я глаза. Из этих самых глаз по щекам покатились слезы, самые горькие за всю мою сознательную жизнь. Увидев, что такое делается с моими глазами, муженек затих и нахмурился, а я сказала:
— Как ты мог подумать такое?
— А что я должен был думать? — разозлился Лом.
— Господи… как ты мог? — покачала я головой.
— Ты была там? — теряя уверенность, спросил муженек.
— Конечно, нет.
— Ты наврала, что Костя с Танькой сидели у нас, тебе нужно было алиби…
— Я думала, что алиби нужно тебе.
Ломик сел рядом и, сграбастав мои руки, спросил:
— Постой, Ладушка, что-то я ничего не понимаю. Это не ты его убила?
— Я? — У меня едва глаза не выскочили. — Как тебе это в голову пришло?
— Ну… я подумал, вы могли разругаться, он сболтнул что-то или ударил тебя, и ты… а потом испугалась и мне не решилась сказать, ведь пришлось бы объяснять, что ты там делала…
— Полный бред, — покачала я головой. — Мне даже в голову не пришло ехать в гостиницу. Я действительно боялась сказать тебе, что он пожаловал, все прикидывала, как половчее от него отделаться. Он позвонил, хотел, чтобы я к нему приехала. Делать этого я не собиралась и отправилась на шейпинг.
— О господи, — простонал Лом и даже за голову схватился. — Конечно, ведь была среда… а у меня из головы все вылетело. Я ж тебя везде искал, а потом сидел возле гостиницы, ждал, когда ты выйдешь.
— Для кого мое расписание висит на холодильнике? — вздохнула я. — Сколько неразберихи из-за того, что я побоялась сказать тебе правду. — Я заревела, теперь уже без горечи, а скорее от счастья, и прижалась к мужу. Он меня обнял и торопливо стал целовать. Несколько дней молчания вконец его доконали, теперь он не мог остановиться.
— Сидел я в машине, как дурак, минут тридцать, потом не выдержал, позвонил Саиду. Велел послать кого-нибудь в номер. Не входить, чтобы потом разговоров не было, а просто стукнуть там или еще чего… ну, чтобы ты испугалась и домой бросилась, а Саиду доложили, что в номере покойник. Я велел там все убрать, боялся, как бы ты чего не оставила. Ну и решил, если менты тебя зацепят, в общем…
— Ясно, — кивнула я. — А нельзя было со мной поговорить?
— Нельзя, — обиделся Лом. — Поначалу я думал, что парни труп тихонько вывезут и говорить ни о чем вообще не придется. Но все как назло: в гостинице полно народу, тут еще менты пожаловали с каким-то рейдом. А дура-горничная зачем-то в номер поперлась. Одно к одному…
— Ты должен был со мной поговорить, — покачала я головой.
— Да не мог я с тобой говорить. Душу жгло, хоть волком вой, все думал: явился щенок, и ты к нему побежала, разом забыв, что между нами было…
Лом запечалился и с томлением посмотрел на меня.
— Дурачок ты, — улыбнулась я, притянула его за уши и поцеловала. — Разве я не говорила, что тебя люблю?
Лом уткнулся в мои колени и запел:
— Ладушка, солнышко, девочка моя… прости. Это все ревность проклятая, сам извелся и тебя мучил…
— То-то, прости… — сказала я. — Пожалуй, я не меньше тебя виновата. Надо было сразу сказать, что Димка объявился, а я тебя рассердить побоялась, и вот результат… видишь, к чему недоверие приводит? Теперь никаких секретов друг от друга.
— У меня их сроду не было, — обиженно заявил Лом и с некоторой настороженностью уставился на меня.
— И у меня не будет, — заверила я.
— Честно? — спросил он.
— Век свободы не видать…