Новые сообщения Нет новых сообщений

Наш мир

Объявление

Добро пожаловать на форум Наш мир!

Информация о пользователе

Привет, Гость! Войдите или зарегистрируйтесь.


Вы здесь » Наш мир » Зарубежные книги » Сесилия Ахерн - Там, где ты


Сесилия Ахерн - Там, где ты

Сообщений 1 страница 10 из 56

1

Аннотация

В детстве Сэнди Шорт не выносила, когда терялись вещи. Ей ничего не стоило потратить несколько дней на поиски невесть куда запропастившегося носка - к недоумению родителей, в конце концов настоявших, чтобы дочь начала посещать школьного психолога. Став взрослой, она поступает на работу в полицию, а потом открывает собственное агентство по розыску пропавших без вести людей. Расследование очередного дела приводит Сэнди в Лимерик, где ее следы теряются. Машина, брошенная на обочине вместе с важными документами и мобильным телефоном, выглядит более чем странно. Неужели Сэнди суждено повторить судьбу тех, кого она ищет?

0

2

Глава первая

Дженни-Мэй Батлер — девочка, которая жила через дорогу от меня, — пропала, когда я была еще ребенком. Полицейские открыли дело, и начались бесконечные поиски. Долгие месяцы сюжет не покидал вечерние новости и первые полосы газет, обсуждался в каждом разговоре. Вся страна горела желанием помочь — это был самый широкий розыск, о котором я за свои десять лет слышала. Казалось, событие задело абсолютно всех.
Дженни-Мэй Батлер — голубоглазая блондинка, просто куколка, сияла улыбкой с экранов телевизоров в каждой гостиной каждого дома страны. И у всех, кто видел ее, глаза наполнялись слезами, а родители, укладывая детей спать, обнимали их чуть крепче. Она всем снилась, и все за нее молились.
Ей, как и мне, было десять лет, и она училась в одном со мной классе. Я пристрастилась рассматривать ее красивое фото в ежедневных новостях и слушать журналистов, которые превозносили ее, будто она ангел. Послушать, как ее расписывали, никто бы не поверил, что в школьном дворе на переменах, стоило учительнице отвернуться, она кидалась камнями в Фиону Брэди. А меня обзывала «лохматой каланчой», причем непременно при Стивене Спенсере — чтобы он перестал обращать внимание на меня и влюбился в нее. Впрочем, не собираюсь разрушать иллюзию: ведь за несколько месяцев она превратилась в идеальное создание, и вскоре даже я не помнила обо всех гадостях, которые она вытворяла, потому что Дженни-Мэй из соседнего дома больше не существовало. Вместо нее на свет появилась Дженни-Мэй Батлер — прелестная девочка из хорошем семьи, которая пропала без вести и которую каждый вечер оплакивали в девятичасовых новостях.
Ее так никогда и не нашли — ни тела, ни следов, — словно она взяла и растворилась в прозрачном воздухе. Не было ничего — ни сомнительных типов, крутившихся поблизости, ни видеозаписей с камер наружного наблюдения, чтобы проследить за ее последними передвижениями. Свидетели, как и подозреваемые, отсутствовали, а ведь полицейские опросили всех, кого только можно. Наша улица пропиталась нехорошей атмосферой: по утрам, направляясь к своим автомобилям, ее обитатели обменивались дружескими приветствиями, но, думая о соседях, поневоле испытывали подозрения и, как ни старались, не могли скрыть их друг от друга. Субботними утрами, моя машины, подкрашивая штакетник заборов, сажая цветы на клумбах, подстригая газон, они нет-нет да и бросали на соседей косой взгляд, не в силах изгнать из головы дурные мысли. Из-за этого они злились сами на себя — как ни крути, а эта история всем отравила мозги.
Но все эти многозначительные переглядывания за закрытыми дверьми семейных домов ничем не могли помочь полиции.
Мне всегда хотелось узнать, куда делась Дженни-Мэй, куда именно она исчезла и как это вообще человек может раствориться в прозрачном воздухе, чтобы никто ничего не заметил.
Ночью мне нравилось подходить к окну своей спальни и глазеть на ее дом. Свет над входной дверью всегда горел, словно маяк, который поможет Дженни-Мэй отыскать дорогу домой. Миссис Батлер совсем не могла спать, и, глядя в окно, я видела ее сидящей на краешке дивана, готовой в любой момент сорваться с места, словно при выстреле стартового пистолета. Она оставалась в гостиной, всматривалась в окно, будто напряженно ожидала, что кто-то сейчас позовет ее и сообщит какую-то новость. Иногда я махала ей рукой, и она грустно махала в ответ. Но большую часть времени она вообще ничего не видела из-за слез.
Как и миссис Батлер, я тоже грустила, не получая ответа ни на один вопрос. С тех пор как Дженни-Мэй Батлер исчезла, я любила ее гораздо больше, чем когда она была здесь, и это тоже будило мое любопытство. Я скучала по ней, точнее, по мысли о ней, меня интересовало, не находится ли она где-то неподалеку, швыряя камни в кого-нибудь другого и громко смеясь, а мы ее просто не видим и не слышим. После этого у меня появилась привычка искать свои потерянные вещи. Когда куда-то запропастилась пара моих любимых носков, я перевернула дом вверх дном, причем расстроенным родителям пришлось активно участвовать в мероприятии: теряясь в догадках, что бы это значило, они решили на всякий случай мне помочь.
Если найти пропажу так и не удавалось, я огорчалась. Если от целой пары — как с носками — находилась только половина, я все равно сердилась. И тогда мне хотелось взять и нарисовать Дженни-Мэй Батлер: как она швыряет камни и смеется — в моих любимых носках, разумеется.
Новые вещи меня не устраивали: уже в десять лет я была уверена, что заменить потерянное нельзя. Надо его найти.
Думаю, из-за потерявшихся носков я переживала ничуть не меньше, чем миссис Батлер из-за исчезнувшей дочери. Я тоже не спала ночами, задавая себе вопросы, на которые не находила ответа. Как только мои веки тяжелели, готовые закрыться, из глубин сознания на поверхность всплывал новый вопрос, заставляя их широко распахнуться. Целебный сон не мог дождаться своего часа, и каждое утро я вставала все более измученной, но отнюдь не поумневшей.
Возможно, именно потому все это со мной и случилось. Может, я столько лет выворачивала свою жизнь наизнанку, пытаясь найти самые разные вещи, что мысль о необходимости искать самое себя вылетела у меня из головы. Была упущена та точка моего пути, в которой следовало разобраться, кто я такая и где нахожусь. Через двадцать четыре года после исчезновения Дженни-Мэй Батлер я тоже пропала без вести. Вот моя история.

0

3

Глава вторая

Моя жизнь — сплошная ирония. И мое исчезновение стало всего лишь очередным пунктом в длинном списке насмешек, из которых она состоит.

Во-первых, во мне шесть футов один дюйм росту. Даже в детстве я возвышалась над всеми. Я никогда не терялась в торговых центрах, как другие дети, и никогда не могла толком спрятаться во время игры; на дискотеке никто не приглашал меня, и я была единственной девочкой-подростком, которая не изводила родителей просьбами купить первые туфли на высоком каблуке. Излюбленным прозвищем — или, скажем, одним из десятка любимых, которыми меня награждала Дженни-Мэй Батлер, — было «каланча пожарная»: именно так она обращалась ко мне в присутствии своих друзей и поклонников. Я от нее много чего наслушалась, вы уж поверьте. Ну да, я из тех людей, кого за версту видно: на танцах — самая неуклюжая, в кино никто не хочет сидеть за мной, в магазинах вечная проблема — любые брюки мне коротки, на фотографиях всегда в заднем ряду. Видите, вот я торчу, как пугало посреди поля. Все, кто проходит мимо, замечают и запоминают меня. И, несмотря на все это, я пропала. Что уж тут пара носков или даже сама Дженни-Мэй Батлер, если такая дылда вдруг исчезла, не оставив следа. Моя собственная тайна оказалась круче всех остальных.

Вторая ирония судьбы заключается в том, что моя работа — это розыск людей, пропавших без вести. Много лет я прослужила в гарда шихана. При этом хотела заниматься только исчезновениями, но не попала в нужный отдел, так что мне оставалось рассчитывать на «удачу» — вдруг случайно подвернется такое дело. Как видите, история Дженни-Мэй Батлер действительно что-то такое со мной сотворила. Я нуждалась в ответах и хотела находить их самостоятельно. Полагаю, поиски стали моей навязчивой идеей. Я так усердно гонялась за разгадкой многочисленных чужих проблем, что в какой-то момент меня, похоже, перестало интересовать, что происходит в моей собственной голове.

В полиции мы иногда находили пропавших без вести в таком виде, что я не забуду их в этой жизни и долго буду помнить в следующей. А еще встречались те, кто просто не хотел, чтобы их нашли. Порой мы отыскивали только какие-то следы, еще чаще не было даже их. Случалось, мне приходилось выходить далеко за рамки служебных обязанностей. Некоторые дела я продолжала расследовать после того, как они были закрыты, и посвящала им значительно больше времени, чем положено, поддерживала отношения с семьями пропавших. Я не могла перейти к следующему делу, не разрешив предыдущего, не добившись результата, а он сводился в основном к бумажной работе и почти не предполагал реальных действий. В общем, я окончательно поняла, что сердце у меня лежит только к поиску тех, кто исчез, и потому ушла из полиции и начала самостоятельно разыскивать людей.
Вы не представляете, как много таких, как я, кто хочет этим заниматься. Родственники пропавших всегда интересовались, зачем мне это нужно. У них-то были свои причины — душевная привязанность, любовь к исчезнувшему, тогда как скудные размеры моих гонораров не могли служить объяснением. Но если причина не в деньгах, то в чем же? Я полагаю, мной двигало стремление к внутреннему спокойствию. Мой собственный способ помочь себе спать по ночам, научить глаза закрываться.

Как человек вроде меня, с моей внешностью и характером, может пропасть без вести? Только сейчас поняла, что забыла сказать, как меня зовут. Мое имя — Сэнди Шорт. Все в порядке, можете смеяться, я же знаю, вам хочется. Я бы и сама посмеялась, если бы все не было так чертовски грустно. Родители назвали меня Сэнди, потому что я появилась на свет с клоком рыжих волос. К сожалению, они не знали, что со временем мои волосы потемнеют и станут цвета воронова крыла. Они также не предусмотрели, что хорошенькие толстенькие ножки скоро утратят умильную пухлость и начнут расти так быстро и дорастут до таких размеров. В общем, меня зовут Сэнди Шорт. Теоретически я и должна быть миниатюрной и рыжеволосой — такую этикетку прилепили ко мне на веки вечные, ну а в результате я стала такой, какой стала. И это противоречие часто вызывает хохот у людей, с которыми меня знакомят. Извините, если мне не удалось выдавить из себя улыбку. Но, знаете, это совсем не смешно — исчезнуть. С другой стороны, я поняла: когда пропадаешь, ничего особенного не происходит. Я и сейчас занимаюсь тем, что делала, когда работала. Ищу. Только в данном случае я пытаюсь отыскать путь, чтобы вернуться.

И еще одну вещь я узнала и не могу не поделиться открытием: с момента пропажи моя жизнь очень сильно изменилась — впервые я хочу вернуться домой.
Самое неподходящее время, чтобы осознать это. И самая жестокая ирония судьбы.

0

4

Глава третья

Я родилась и выросла в Литриме, самом крохотном графстве Ирландии с населением всего 25 тысяч человек. В городке Литрим, когда-то столице графства, есть развалины замка и еще нескольких старинных зданий, однако сам он потерял былое величие и превратился в обычный поселок. Здешний ландшафт — это поросшие кустарником бурые холмы и величественные горы с провалами долин и бесчисленными живописными озерами. Впрочем, когда попадаешь на двухмильное побережье залива Донегол, Литрим трудно принять за тихую заводь: на западе он граничит со Слайго и Роскоммоном, на юге — с Роскоммоном и Лонгфордом, на востоке — с Каваном и Ферманой, а на севере — с Донеголом. В этих местах меня всегда охватывает клаустрофобия и непреодолимое желание вернуться на твердую землю.
Есть одна поговорка про Литрим: говорят, самое лучшее в нем — это дорога в Дублин. Я окончила школу в семнадцать, тут же подала заявление о приеме в гарда шихана и, соответственно, очутилась на той самой дороге в Дублин. С тех пор мне редко доводилось двигаться по ней в обратном направлении. Обычно раз в два месяца я навещала родителей в их домике с тремя спальнями и терраской, в тупичке на двенадцать домов, где выросла. Я намеревалась погостить у них с неделю, но меня редко хватало больше чем на день, и под предлогом неожиданно свалившейся срочной работы я хватала свою так и не распакованную сумку, выскакивала из дома и мчалась, мчалась, мчалась — как можно быстрее — по лучшей дороге, которая ведет из Литрима.
С родителями у меня неплохие отношения. Они всегда стараются поддержать меня, всегда готовы принять огонь на себя, преодолеть любые препятствия и вскарабкаться на самые высокие горы, если это требуется для моего счастья. Суть в том, что мне с ними всегда неловко. В их глазах я читаю то, что они видят, и мне это не нравится. Родительские лица отражают меня лучше, чем любое зеркало. Есть люди, которым это удается: они смотрят на вас и тем самым дают вам понять, как вы себя ведете. Думаю, у родителей это получается, потому что они любят меня, но я не могла проводить много времени с любящими меня людьми — из-за этих глаз и того, что в них отражалось.
Уже когда мне было десять, они ходили вокруг на цыпочках, озабоченно косясь на меня. Их притворные разговоры и фальшивые улыбки мелькали во всех уголках дома. Им хотелось отвлечь меня, сделать домашнюю атмосферу легкой и нормальной, но всякий раз я отчетливо ощущала их усилия, и это только укрепляло меня в мысли, будто что-то идет не так.
Родители всегда поддерживали меня и любили, во время очередных мучительных поисков они едва не выворачивали наизнанку дом и никогда не сдавались без упорной борьбы. Молоко и печенье на кухонном столе, тихо бормочущее радио для постоянного звукового фона, включенная стиральная машина, — и все это, чтобы разрушить некомфортную тишину.
Мама старалась подарить мне улыбку — ту самую улыбку, которая никогда не достигала ее глаз, но всегда сжимала зубы, заставляла скрипеть ими, когда ей казалось, будто я на нее не гляжу. В голосе звучала натужная легкость, на лице застывала фальшивая гримаса счастья, она наклоняла голову набок, притворялась, будто и не собирается изучать меня, и произносила:
— Зачем тебе снова обыскивать весь дом, милая?
Она всегда называла меня «милой», словно знала не хуже моего, что я такая же Сэнди Шорт, как Дженни-Мэй Батлер — ангел.
Какой бы шум она ни поднимала на кухне и какую бурную деятельность ни разводила, все равно ничто не спасало от тишины, которая затопляла весь дом.
— Потому что я не могу их найти, мама, — отвечала я.
— А от какой они пары? — Легкая улыбка, желание притвориться, будто это просто болтовня, а не отчаянная попытка провести расследование, чтобы понять, как работает моя голова.
— Голубые с белыми полосками, — говорю я, например.
Я всегда предпочитала яркие носки — яркие и легко узнаваемые, — чтобы их было легче найти.
— Хорошо. А может быть, ты не оба носка положила в корзину для грязного белья, милая?! Может, один остался у тебя в комнате? — Она улыбается, стараясь скрыть беспокойство, шумно сглатывает.
Я качаю головой:
— Нет, я бросила в корзину оба носка! И я видела, как ты оба сунула в стиральную машину. А теперь здесь только один, а второго нет — ни в машине, ни в корзине.
План, предусматривавший включение стиральной машины ради звукового фона, провалился: она оказалась в центре внимания. Мама пытается сохранить спокойную улыбку при виде перевернутой бельевой корзины: все тщательно разобранные вещи теперь громоздятся на кухонном полу неопрятной кучей. На какую-то долю секунды старательно удерживаемый фасад рушится. Я могла бы и не заметить этого, но вовремя посмотрела на нее и успела перехватить взгляд, который она бросила на гору белья. В глазах у нее страх. Не за пропавший носок, а за меня. Она быстренько приклеила улыбку на место и пожала плечами — все это ерунда.
— Может, его унесло сквозняком? Дверь во двор была открыта.
Я снова качаю головой.
— Или он выпал из корзины, когда я ее передвигала.
Я упорно качаю головой.
Она опять сглатывает слюну, и ее улыбка делается напряженной.
— Может, он запутался в пододеяльнике. Они такие большие, никогда не знаешь, что в нем застрянет…
— Я уже проверяла.
Она берет печенье с тарелки посреди стола и впивается в него зубами, словно стараясь удержать на лице улыбку, которая стремительно исчезает, сменяясь страдальческим выражением. Жует печенье и изображает, что ни о чем таком не думает, а просто слушает радио и напевает песенку, которую, кстати, не знает. И все ради того, чтобы убедить меня: волноваться не о чем.
— Милая, — вздыхает она. — Ты же знаешь, вещи иногда пропадают.
— А куда они деваются, когда пропадают?
— Они никуда не деваются, — улыбается она. — Они всегда остаются там, куда мы бросили их или где оставили. Просто мы ищем не там, где надо, и потому не можем их найти.
— Но я смотрела везде, мама. Я всегда так делаю.
Да, я искала всюду, как обычно. Все вывернула наизнанку, в нашем маленьком доме не осталось места, которое бы я не проверила.
— Носок не может просто встать и уйти, если в нем нет ноги, — с фальшивой улыбкой говорит мама. Вот-вот, именно так обычно поступает большинство людей. Они перестают интересоваться пропажей и прекращают поиск. Ты не можешь чего-то найти, знаешь, что оно где-то лежит, но не знаешь где, хотя всюду проверил. И ты списываешь все на собственную глупость, ругаешь себя за рассеянность и, возможно, даже забываешь о потере. Так поступает большинство. А у меня не получается.
Помню, папа вернулся тем вечером с работы в дом, который был буквально поставлен с ног на голову.
— Ты что-то потеряла, родная?
— Голубой носок с белыми полосками, — услышал он мой приглушенный ответ из-под дивана.
— Опять только один? Я кивнула.
— Левый или правый?
— Левый.
— Ладно, сейчас посмотрю наверху. — Он повесил пальто на крючок у двери, поставил зонтик в стойку, нежно поцеловал свою взволнованную супругу в щеку и ободряюще шлепнул ее по попе, а потом поднялся наверх. Поиски в родительской спальне продолжались два часа, но никаких звуков оттуда не доносилось. А когда я заглянула в замочную скважину, то увидела его лежащим в постели с глазами прикрытыми полотенцем.
Когда через несколько лет я приезжала домой, они всегда задавали одинаковые, ничего не значащие вопросы, объективно вовсе не навязчивые, однако мне, уже привыкшей быть постоянно настороже, казавшиеся именно такими.
Случались ли на работе какие-нибудь интересные дела? Что там, в Дублине происходит? Как твоя квартира? А молодой человек не появился?
У меня никогда не было никаких молодых людей: зачем мне еще одна пара глаз, столь же выразительных, как у родителей, которые будут следить за мной дни напролет. Я предпочитала любовников и поклонников, бойфрендов, мужчин-друзей и приятелей на одну ночь. Я перепробовала разные варианты и окончательно поняла: ничего долговременного у меня не получится. Не смогу я поддерживать близкие отношения, долго любить человека, давать ему то, чего он ожидает, или многого хотеть от него. Я не нуждалась ни в чем из того, что все эти мужчины могли мне предложить, а они не понимали, чего хочу я. И потому, натянуто улыбаясь, я отвечала родителям, что с работой все в порядке, Дублин — город шумный, квартира у меня прекрасная, а молодого человека как не было, так и нет.
И всякий раз, когда я покидала дом, даже после совсем укороченного визита, папа гордо заявлял, что его дочь — это и есть самое лучшее, что создал Литрим.
Литрим ни в чем не виноват, как и мои родители. Они так поддерживали меня, но я только сейчас это поняла. И только сейчас начинаю осознавать, что это понимание еще больше печалит меня, чем невозможность когда-либо что-либо найти.

0

5

Глава четвертая

Пропав без вести, Дженни-Мэй Батлер не отказала себе в последнем свинстве: она унесла с собой кусочек меня. Думаю, вместе с ней испарилась и часть меня. И чем старше и выше я становилась, тем больше растягивалась эта дыра внутри, чтобы в конце концов выглянуть из моей взрослой жизни, словно широко раскрытый глаз над жабрами снулой рыбы, лежащей на слое льда. Но как мне удалось потеряться физически? Как я попала сюда? И первый вопрос, он же самый главный: где я в данный момент нахожусь? Я очутилась здесь, и это все, что мне известно. Оглядываюсь по сторонам, ищу что-нибудь привычное. Все время пытаюсь найти дорогу, по которой смогу выйти отсюда, но здесь нет никаких дорог. А где это — здесь? Хотела бы я знать. Все вокруг завалено личными вещами: ключи от машин и от дома, сотовые телефоны, дамские сумочки, пальто, чемоданы с бирками аэропортов, башмаки то на правую, то на левую ногу, папки с документами, фотографии, открывалки для консервных банок, ножницы, серьги в куче других потерянных предметов, которые время от времени поблескивают в лучах света. И носки, много разномастных непарных носков. Всюду, где я прохожу, мне на глаза попадается множество вещей, которые кто-то по-прежнему упорно разыскивает.
Есть здесь и животные. Много кошек и собак с печальными мордочками и блестящими глазами, утративших всякое сходство со своими фотографиями, пришпиленными к столбам в маленьких городках. И никакие вознаграждения не вернут их домой.
Как мне описать то, куда я угодила? Это такое промежуточное место. Словно огромный коридор, который никуда не ведет, или банкетный зал после торжественного ужина, с которого все уже ушли, или спортивная команда, ни один из участников которой никогда не попадал в сборную, или мать без ребенка, или тело без души. Это как бы почти что здесь, но не совсем. Место, под завязку забитое чьими-то вещами, но при этом пустое, потому что людей, которым они принадлежат, здесь нет и некому эти вещи любить.
Как я сюда попала? Похоже, стала одной из пропавших любительниц утренних пробежек. Очень трогательно. Я привыкла смотреть все эти триллеры категории В и ворчать при виде титров на фоне утреннего места преступления с убитой спортсменкой. Я всегда думала: как это глупо — бегать по темным аллеям парков, ночью или ранним утром, когда вокруг никого, в особенности если известно, что в здешних краях орудует серийный убийца. И надо же, чтобы такое случилось именно со мной. Теперь я оказалась в роли этой трогательной, наивной бегуньи в сером спортивном костюме, с громкой музыкой в наушниках и вполне предсказуемой судьбой, этой дурочки, которая знай себе трусит спозаранку вдоль канала. Правда, меня никто не похищал — я просто очутилась не на той дорожке.
Я мчалась вдоль устья реки, как всегда, сильно ударяя ногами о землю и ощущая вибрацию, передающуюся всему телу. Помню, что чувствовала капли пота на лбу, груди и спине и слегка вздрагивала от прохладного ветра. Всякий раз, как в памяти всплывает это утро, мне приходится бороться с сильным желанием встряхнуться и напомнить себе, что я не имею права повторять ошибку. Иногда, в более удачные дни, я снова представляю себя на той дорожке, и мне кажется, будто на этот раз удастся все сделать правильно. Как часто нам хочется вернуться на то же самое место…
Было яркое летнее утро, пять сорок пять, тишину нарушала лишь мелодия rocky, которая подстегивала меня. Я не слышала своего дыхания, но знала, что дышу тяжело. Однако, как обычно в подобных ситуациях, все подгоняла и подгоняла себя. Едва почувствовав, что пора остановиться, сразу же заставляла себя бежать быстрее. Не знаю, что это было — потребность в ежедневном наказании или проявление той стороны моей личности, которая всегда стремилась узнавать что-то новое, открывать незнакомые места, вынуждая тело добиваться все более высоких результатов.
Возле темной массы зелено-белой дамбы во множестве росли водяные фиалки, корнями уходящие в реку. Я вспомнила, как девочкой — долговязой и черноволосой — стеснялась своего противоречащего внешности имени, и папа мне сказал: смотри, водяная фиалка тоже неправильно называется, потому что она вовсе не фиолетовая. На самом деле она сиренево-розовая, с желтой сердцевиной, но ведь все равно очень красивая, разве нет? И разве теперь тебе не хочется улыбнуться? Конечно нет, покачала я головой. Углядев их на этот раз издалека и приближаясь к ним, я все время повторяла про себя: уж мне-то известно, как вы себя чувствуете. На бегу я почувствовала, как часы соскользнули с запястья и упали где-то под деревьями, слева от дорожки. Защелка сломалась в первый же день, когда я надела часы, и с тех пор регулярно расстегивалась сама собой, а часы сваливались с руки. Я остановилась, вернулась назад и нашла их на влажной насыпи дамбы. Потом прислонилась спиной к шершавому, покрытому темно-коричневой корой стволу ольхи и, переводя дух, вдруг заметила слева узкую тропинку. Она не казалась особо привлекательной, ничем не манила, однако тут включился мой исследовательский инстинкт. Надо бы выяснить, куда она ведет, шептал он мне.
Тропинка привела меня сюда.
Я бежала так быстро и убежала так далеко, что все песни в моем плеере закончились. Осмотревшись вокруг в наступившей тишине, я не узнала ландшафт. Меня окутывал густой туман, и находилась я высоко, на чем-то, похожем на гору, поросшую соснами. Деревья стояли, вытянувшись и струнку, ощетинившись иглами, словно готовые защищаться ежи. Я медленно сняла наушники. Мое прерывистое дыхание эхом отдавалось в величественных горах, и я сразу же поняла, что уже не и крохотном городке под названием Глайн. И даже больше не в Ирландии.
Я была именно здесь. Все это случилось день назад, и я все еще здесь.
Вообще-то розыск — моя работа, и мне известно, как это делается. Я — женщина, которая сама собирает вещи и никому не докладывает, куда она отправилась на целую неделю своей жизни. Я постоянно исчезаю, все время теряю контакты, никто не следит за мной, и мне все это нравится. Нравится приходить и уходить, когда захочется. Я много разъезжаю — посещаю разные места, где пропавших без вести видели в последний раз, расспрашиваю людей — одним словом, веду следствие. Вся проблема в том, что в этот городок я приехала только сегодня утром, сразу же направилась к устью Шеннона и начала пробежку. Ни с кем еще не разговаривала, не зарегистрировалась В здешней гостинице и не прошлась по оживленной центральной улице. Я уверена, полиция откажется открывать дело: просто я стану еще одним человеком, который взял и ушел, и не хочет, чтобы его отыскали. Такое случается сплошь и рядом, и на этот раз они, скорее всего, будут правы.
Мое исчезновение, безусловно, принадлежит к той категории, когда нет видимой опасности ни для самого пропавшего, ни для общества: такое, например, бывает с людьми от восемнадцати и старше, решившими начать новую жизнь. Мне тридцать четыре, и окружающие наверняка подумают, что я уже давно задумала куда-нибудь сбежать.
Все это означает только одно: в данный момент никто не собирается меня искать.
Сколько это продлится? Что произойдет, когда они найдут на берегу канала побитый красный «форд-фиеста» 1991 года выпуска, в его багажнике — сумку с вещами, в бардачке — папку с документами по делу о пропавшем, а на переднем сиденье — стаканчик остывшего кофе, к которому никто не притронулся, и мобильный телефон — возможно, с пропущенными вызовами?
И что тогда?

0

6

Глава пятая

Стоп. Минуточку. Кофе. Я вдруг вспомнила о кофе. По пути из Дублина я остановилась возле закрытой заправки, чтобы купить кофе в автомате на улице, и он меня увидел. Он был там, во дворе, накачивал шины — и заметил меня.
Это произошло в совершенно незапоминающемся месте, где-то в сельской местности, в пять пятнадцать утра, когда птицы пели, а коровы мычали так громко, что мне с трудом удавалось расслышать собственные мысли. Вокруг стоял густой запах навоза, слегка подслащенный ароматом жимолости, растворенным в легком утреннем бризе. Мы с этим незнакомцем очутились страшно далеко от чего бы то ни было — и одновременно в самом центре чего-то. И он, и я были полностью выключены из жизни, и этого хватило, чтобы наши взгляды встретились и мы ощутили некоторую связь.
Высокий, хоть и не такой, как я: таких не бывает. Пять футов одиннадцать дюймов, круглое лицо, красные щеки, светло-рыжие волосы и ярко-голубые глаза, которые, как мне почудилось, я уже где-то видела. В этот ранний час в них светилась усталость. На нем были вытертые джинсы и мятая хлопковая сорочка в белую и голубую клетку. Волосы растрепаны, щеки небриты. Плюс изрядный живот — свидетельство прожитых лет. Я поняла, что ему хорошо за тридцать, может, ближе к сорока, хотя выглядел он еще старше из-за глубоких морщин, перечеркнувших лоб и собравшихся возле губ. От него исходило ощущение печали, так что вряд ли эти морщины появились из-за того, что он слишком часто улыбался. В его еще густой шевелюре, на висках, пробивалось немного седины — видно, совсем недавно жизнь изрядно его приложила. Несмотря на лишний вес, в нем угадывалась сила. Этот человек явно много занимался физическим трудом, — мою догадку подтверждали высокие рабочие ботинки. Крупные руки с обветренными ладонями тоже казались мускулистыми. Я заметила, как при напряжении на них надуваются вены. Когда он вынимал насос из футляра, из-под небрежно закатанных рукавов рубашки выглянули накачанные бицепсы. Однако сейчас он ехал не на работу: не та одежда, не мог он работать в такой сорочке. Для него это выходной наряд.
Возвращаясь к своей машине, я продолжала рассматривать его.
— Извините, вы что-то уронили, — бросил он мне в спину, когда я миновала его.
Я остановилась и оглянулась. На асфальте лежали мои часы, серебром посверкивая на солнце. — Проклятые часы, пробормотала я, проверяя, не сломались ли они.
— Спасибо, — улыбнулась я и застегнула браслет на запястье.
— Не за что. Славный денек, правда?!
Голос тоже знакомый, не только глаза. Я пригляделась к нему. Может, мы с этим парнем когда-нибудь встречались в баре или на пьяной вечеринке? Может, это бывший любовник? Или коллега, клиент, сосед? Или одноклассник? Я мысленно пробежалась по списку возможных вариантов. Никто не подошел. Но если он и не был моим компаньоном но прошлым загулам, я бы с удовольствием выбрала его на эту роль в будущем, подумалось мне.
— Классный, — вернула я ему улыбку. Брови его в удивлении поползли вверх, потом вернулись на место. Когда до него дошло, что я говорю не о погоде, а делаю ему комплимент, лицо у него расплылось от удовольствия. Можно было бы еще постоять и, чем черт не шутит, договориться о будущем свидании, однако впереди меня ждала встреча с Джеком Раттлом, славным человеком, которому я обещала помочь. На встречу с ним я как раз и ехала из Дублина в Лимерик.
Ох, пожалуйста, красивый парень с бензозаправки, встреченный утром, вспомни обо мне, побеспокойся, поищи, найди меня!
Да, знаю, снова ирония судьбы. Я — и вдруг заинтересовалась каким-то мужчиной? Мои родители безумно обрадовались бы, узнав об этом.

0

7

Глава шестая

Джек Раттл медленно ехал вдоль побережья за грузовиком по дороге № 69, которая вела из Норт-Керри к его дому в Фойнсе, маленьком городке графства Лимерик, расположенном в получасе езды от столицы. Было пять утра, когда он вырулил на единственную дорогу к Шеннон-Фойнс-Порт, единственному морскому порту Лимерика. Показания спидометра побудили его послать телепатический сигнал водителю грузовика, чтобы тот прибавил скорость. Сам Джек вцепился в руль так, что у него побелели костяшки пальцев. Наплевав на рекомендации стоматолога, которого только накануне посетил в Трали, он заскрипел зубами. Из-за этой привычки задние зубы у него почти стерлись, десны вечно были воспаленными, а во рту постоянно что-то дергало и ныло. Припухшая красная челюсть и усталые глаза — чем не идеальное сочетание? Поздно вечером он вдруг вскочил с кушетки одного своего приятеля из Трали, у которого собирался переночевать, и решил сразу возвращаться домой. В последние дни со сном у него были проблемы.
— У вас стресс? — спросил дантист, заглянув Джеку в рот.
Джек, сидевший с открытым ртом, проглотил слюну и поборол жгучее желание сомкнуть зубы на белом пальце врача. В данном случае слово «стресс» ничего не означало.
Брат Джека Донал исчез в свой двадцать четвертый день рождения, после многочасового вечернего празднования с друзьями в Лимерике. Поужинав жареной картошкой и бургерами в фастфудовой забегаловке, брат распрощался с приятелями и ушел. В кафе было слишком много народу, чтобы там заметили, как кто-то входит или выходит, а четверо друзей слишком набрались и зациклились на поиске подружки на ночь, чтобы обратить внимание Донала.
Камера слежения зафиксировала, как он снимал 30 евро в банкомате на О'Коннел-стрит в 3.08 ночи с пятницы на субботу, потом — как он брел н направлении набережной Артура. С этого момента его след терялся. Все выглядело так, будто ноги его покинули землю, и он вознесся к небесам. Джек был готов к тому, что в определенном смысле так все и случилось. Он знал, что смог бы смириться со смертью брата, но только при условии, что она будет подтверждена хоть одним реальным фактом.
Именно неизвестность терзала его, а беспокойство и страх не давали уснуть по ночам. Да еще неубедительные результаты полицейского расследования, подталкивавшие к самостоятельному продолжению поисков. Джек совместил визит к стоматологу в Трали с посещением одного из друзей Донала, который оставался с ним накануне исчезновения. Как и вся остальная компания, гулявшая в тот вечер, этот парень вызывал у Джека смешанные чувства. Ему хотелось и накричать на него, и утешить — ведь тот потерял друга. Вообще-то Джек вовсе не стремился снова его видеть, однако боялся упустить пусть и минимальный, но все же шанс — а вдруг приятель сначала забыл, а потом вспомнил нечто, что может оказаться ключом к загадке исчезновения брата.
Он не спал сутками, изучал карты, перечитывал отчеты, по многу раз перепроверял последовательность событий и показания свидетелей, а рядом с ним тихо и нежно дышала Глория, грудь которой медленно вздымалась и опускалась, а беззвучное дыхание заставляло время от времени шевелиться листы документов, словно ее сонный мир потихоньку прокрадывался в его бодрствование.
Глория, которая была девушкой Джека уже восемь лет, никогда не страдала бессонницей. Она спокойно засыпала каждую ночь, пока его одолевали самые мрачные мысли. И видела сны, и продолжала надеяться на завтрашние добрые вести.
Вечером того дня, когда они впервые заволновались из-за четырехдневного молчания Донала и несколько часов просидели в полицейском участке, она заснула как ни в чем не бывало. И после того как полицейские целый день обшаривали реку в поисках его тела, погрузилась в глубокий сон. Сладко спала, утомившись многочасовым хождением по городу, когда они расклеивали фотографии Донала в витринах магазинов, на досках объявлений в супермаркетах и на фонарных столбах. В ту ночь, когда им сообщили, что его тело найдено на выезде из города, и на следующую — когда выяснилось, что это не он, ничто не помешало ей провалиться в блаженное забытье. Она проспала всю ночь, когда полицейские после нескольких месяцев поисков сказали, что больше ничего нельзя сделать. Сон пришел к ней и в ночь похорон его матери, после того как в ее присутствии гроб опустили в землю, где безутешная вдова смогла наконец встретиться со своим супругом, без которого прожила в горе долгих двадцать лет.
Джек не мог не испытывать разочарования, хоть и знал, что веки Глории смыкаются вовсе не от равнодушия. Он был в этом уверен, потому что, когда они в участке в первый раз отвечали на нескончаемые вопросы полицейских, она держала его за руку. И, несмотря на ветер и дождь, стояла рядом с ним, когда он смотрел, как водолазы выныривают на поверхность серой, мрачной реки, и лица у них при этом еще угрюмее, чем до погружения. Она помогала ему расклеивать объявления о Донале на витринах и столбах. И крепко обнимала, когда он плакал, потому что полицейские перестали искать Донала, и стояла в первом ряду в церкви, дожидаясь его, пока он с другими мужчинами нес гроб с телом матери к алтарю.
Она, конечно, сочувствовала ему, но все равно на протяжении года продолжала спать каждую ночь, в самые долгие часы его жизни. В часы, когда Джек страдал, Глория крепко спала и потому никак не могла ему сопереживать. И каждую ночь он замечал, как увеличивается расстояние, отделяющее ее мир от его мира.
Он не поставил ее в известность о том, что нашел в «Желтых страницах» женщину по имени Сэнди Шорт из агентства, занимающегося розыском пропавших без вести. Не сообщил, что позвонил ей. Не пересказал беседы, которые всю последнюю неделю вел с ней по ночам. Не поделился чувством надежды, пробужденным решимостью и верой этой женщины, которое наполнило его сердце и мысли.
И Джек не предупредил ее, что они договорились встретиться сегодня в ближайшем городке, потому что… В общем, потому что Глория по ночам спала.
Джеку в конце концов удалось обогнать вереницу длинных грузовиков, и, приближаясь к городу, он обнаружил, что его старый, двадцатилетний проржавевший «нисан» остался один на спокойной в этот час деревенской дороге. Внутри автомобиля стояла тишина. В последний год посторонние шумы стали для Джека нестерпимыми: звуки телепередачи или радио отвлекали от непрерывного поиска ответов на вопросы. В его собственной голове царил непрекращающийся шум: крики, стоны, без конца повторяющиеся обрывки каких-то разговоров, воображаемые будущие беседы, — все это вязко бултыхалось в его мозгах, словно жирная муха, завязшая в банке с вареньем.
Ревел мотор автомобиля, дребезжал металл, колеса пересчитывали каждую выбоину и, выскочив из нее, ударялись о поверхность дороги. Тишину кабины нарушало лишь гулкое столкновение мыслей, стучавших в голове Джека, а тишину пейзажа — дребезжание его машины. Часы показывали пять пятнадцать солнечного воскресного июльского утра, и он решил, что пора остановиться: глотнуть немного воздуха, дать продышаться легким и сменить спустившее переднее колесо.
Он подрулил к пустой автозаправке, еще закрытой в этот ранний час, и припарковался возле колонки. Позволил пению птиц заполнить голову и выбросил из нее все мысли на то время, пока закатывал рукава сорочки и разминал ноги, затекшие от долгой неподвижности. Мушиный звон страхов и сомнений ненадолго смолк.
Какая-то машина подъехала и остановилась неподалеку от него. В этом районе жило так мало людей, что машина чужака легко узнавалась за версту. Да и дублинский номерной знак подтверждал догадку… Первыми из маленького побитого автомобиля показались две длинных ноги в серых обтягивающих брюках, за ними — туловище, тоже длинное. Джек перестал пялиться, но краем глаза все же наблюдал за женщиной с черными кудрявыми волосами, которая широкими шагами направилась к автомату с кофе, стоявшему рядом с дверью закрытой станции. Он удивился, как это при таком росте она помещается в такой крошечной машине. Потом увидел, как что-то упало у нее с руки, и услышал звяканье металла.
— Извините, вы что-то уронили, — обратился он к женщине.
Она смущенно оглянулась и вернулась туда, где на земле блестел металл.
— Спасибо, — поблагодарила она, надевая на запястье не то браслет, не то часы.
— Не за что. Славный денек, правда? — Джек почувствовал, как болезненно напряглись мышцы щек, когда он попытался растянуть их в улыбке.
Ее зеленые глаза вспыхнули, словно изумруды, на фоне белоснежной кожи и засверкали, когда на них попал поток солнечных лучей, пробившихся сквозь листву высоких деревьев. Черные как смоль кудри шаловливо выплясывали вокруг лица, открывая одни его черты и скрывая другие. Она осмотрела Джека с ног до головы, словно пристально изучая каждый дюйм. Затем приподняла одну бровь.
— Классный, — ответила она, вернув ему улыбку.
А потом она сама, ее черные как смоль кудри, пластиковый стаканчик с кофе, ноги и все остальное исчезли в автомобильчике, словно муха в клюве мухоловки.
Наблюдая, как удаляется «форд-фиеста», Джек подумал, что хорошо бы она еще осталась здесь, и в очередной раз поймал себя на мысли, что отношения между ним и Глорией совершенно изменились, а может, это изменилось его чувство к ней. Но сейчас ему некогда размышлять об этом. Он вернулся к машине и стал просматривать бумаги, готовясь к сегодняшней встрече с Сэнди Шорт.
Джек не был религиозен. В церковь он не заглядывал уже лет двадцать, но за последние двенадцать месяцев молился трижды. Один раз за то, чтобы поиски тела Донала в реке оказались безрезультатными, второй — чтобы найденный в переулке труп оказался кем угодно, только не его братом, и в третий — за мать, чтобы она пережила свое второе за шесть лет потрясение. Две из трех его молитв были услышаны.
Сегодня он снова помолился, в четвертый раз. За то, чтобы Сэнди Шорт забрала его оттуда, где он очутился, и чтобы она наконец-то отыскала ответы, в которых он так нуждался.

0

8

Глава седьмая

Лампа над крыльцом все еще горела, когда Джек вернулся. Он настоял, чтобы свет всегда оставляли на ночь для Донала — пусть он будет маяком, который приведет брата домой. Теперь, когда на улице стало светло, Джек выключил лампу и прошел по дому тихонько, на цыпочках, чтобы не разбудить Глорию, которая воскресным утром нежилась в постели. Порывшись в корзине для грязного белья, он вытащил наименее мятую вещь, которую удалось отыскать, и быстро переоделся из одной клетчатой сорочки в другую. Не стал мыться, чтобы электрический душ и вентилятор у потолка ванной комнаты не разбудили Глорию. Даже не спустил воду в туалете. Он знал, что такое поведение вызвано вовсе не избытком благородства, и даже чувствовал стыд, потому что причина была прямо противоположной. Джек сознательно хранил в секрете от Глории и остальных членов семьи свою встречу с Сэнди Шорт.
Это делалось в равной мере и для них, и для него самого. В глубине души они уже смирились с утратой и потихоньку возвращались к привычной жизни. Делали все возможное, чтобы забыть ужасное потрясение: ведь за год они потеряли даже не одного, а сразу двух членов семьи. Джек понимал их, знал, что они уже больше не могут отпрашиваться с работы, видел, как улыбки сочувствия сменяются будничными приветствиями, а разговоры с соседями возвращаются в привычное русло. Подумать только, окружающие опять стали болтать о самых разных вещах, вместо того чтобы задавать вопросы или что-то советовать. Открытки с ободряющими словами больше не падали на коврик у входной двери. Люди снова, как и раньше, интересовались собственной жизнью, начальство сочло, что уже хватит перекладывать обязанности на других, одним словом, все поняли, что пора заниматься своими делами. Один Джек полагал, что это неправильно и нечестно — жить обычной жизнью, но без Донала.
По справедливости, вовсе не отсутствие Донала удерживало Джека от того, чтобы вернуться в лоно семьи и храбро продолжить привычную жизнь. Конечно же он тосковал по брату, но, как и после смерти мамы, сумел бы, скорее всего, справиться с горем. Все дело было в тайне, окутавшей исчезновение Донала, и во всех этих безответных загадках, которые вопросительными знаками горели перед его глазами, словно пятна света, остающиеся на сетчатке после фотовспышки.
Он закрыл за собой дверь бунгало с одной спальней, где царил беспорядок и где они с Глорией жили уже пять лет. Как и его отец, Джек всю свою жизнь проработал грузчиком в Шеннон-Фойнс-Порт.
Для встречи с Сэнди Шорт Джек выбрал деревню Глайн в тринадцати километрах к западу от Фойнса, потому что там не жил никто из его родных. Он устроился за столиком маленького кафе в девять утра, за полчаса до назначенного времени. По телефону Сэнди сказала, что обычно приезжает заранее, и ему не сиделось на месте — не терпелось поскорее поделиться с ней своей новой идеей. Чем больше времени им удастся провести вместе, тем лучше. Он заказал кофе, положил на стол самую свежую фотографию Донала и пристально вгляделся в нее. Ее напечатали почти во всех газетах Ирландии, и она провисела на досках объявлений и в витринах весь прошлый год. На заднем плане стояла белая искусственная елка, которую мать наряжала в гостиной каждое Рождество. В игрушках отразилась вспышка фотоаппарата, и ярко сверкала мишура. Озорная улыбка Донала казалась обращенной лично к Джеку, как будто брат поддразнивал его, бросал вызов — попробуй, найди меня. Ребенком Донал обожал прятки. Мог часами не покидать укрытия, если это приносило победу. В конце концов всем надоедало искать его, кто-нибудь громко провозглашал, что Донал победил, и тогда он спокойно покидал свое убежище, сияя гордой улыбкой. На этот раз игра явно затянулась, и Джек мечтал об одном: чтобы брат, где бы он ни прятался, прямо сейчас выбрался наружу и торжествующе улыбнулся.
Голубые глаза Донала — единственная общая черта братьев — вспыхнули, и Джеку на секунду показалось, что тот ему сейчас подмигнет. Впрочем, как бы долго и напряженно ни таращился он на фото, вдохнуть в него жизнь все равно не удавалось. Он не мог забраться в картинку и вытолкнуть из нее брата, не мог почувствовать запах лосьона после бритья, которым тот обычно обильно смачивал лицо, не мог взъерошить его каштановые волосы и испортить прическу, как он это иногда делал из вредности, не мог услышать, как брат о чем-то спрашивает мать, помогая ей по дому. Прошел год, а Джек все еще помнил запах Донала и ощущение от прикосновения к его коже, но, в отличие от остальных членов семьи, одной памяти о брате ему было недостаточно.
Фотографию сделали на позапрошлое Рождество, ровно за шесть месяцев до того, как он пропал. Джек обычно появлялся у матери раз в неделю, тогда как Донал, единственный из шести братьев и сестер, продолжал жить в родительском доме. Если не считать обычных двухминутных разговоров с Доналом, в это Рождество Джек в последний раз нормально общался с братом. Донал, как всегда, преподнес ему носки, а Джек вручил брату коробку носовых платков — презент от старшей сестры на прошлогоднее Рождество. И оба посмеялись над своими дурацкими подарками.
В тот день Донал был оживлен и весел и без конца говорил о своей новой работе. Место компьютерщика он нашел в сентябре, как только окончил университет Лимерика: на выпускном вечере мать от гордости за своего младшенького чуть со стула не свалилась. Донал не скрывал, что работа ему нравится, а Джек обратил внимание, насколько более зрелым и уверенным в себе по сравнению со студенческими временами выглядит брат.
Они никогда не были особо близки. В семье, где уже росло шестеро детей, рождение Донала стало сюрпризом для всех, в том числе для их матери Френсис, которая неожиданно для самой себя забеременела в сорок семь лет. Джек был на двенадцать лет старше Донала и покинул дом, когда брату исполнилось всего шесть. Поэтому он понятия не имел о таких чертах его характера, которые открываются, только если живешь с кем-то бок о бок. И на протяжении последних восемнадцати лет братья так и не стали друзьями.
Джек в который уже раз задавался вопросом: будь они с Доналом ближе, может, ему удалось бы раскрыть хотя бы часть тайны? Если бы он постарался лучше понять младшего брата, чаще разговаривал с ним о чем-то важном, а не о всяких пустяках, тогда, глядишь, в тот вечер они с Доналом вместе отмечали бы его день рождения. Как знать, может, он удержал бы его, не дал уйти из этой забегаловки, или они ушли бы вдвоем и сели в одно такси…
Может, тогда Джек тоже попал бы в то место, где сейчас находится Донал. Где бы оно ни было.

0

9

Глава восьмая

Джек допил третью чашку и посмотрел на часы. Десять пятнадцать. Сэнди Шорт опаздывала. Он нервно елозил ногами под столом. Барабаня пальцами левой руки по столу, он взмахнул правой, заказывая очередной кофе. Джек по-прежнему не терял надежды. Сэнди сейчас появится. Он знал, что она придет.
Одиннадцать часов. Уже в пятый раз он пытался связаться с ней по сотовому телефону. После многочисленных звонков раздавался голос: «Привет, это Сэнди Шорт. К сожалению, не могу сейчас ответить. Оставьте свое сообщение, и я перезвоню вам, как только смогу». Все. Гудок. Джек повесил трубку.
Одиннадцать тридцать. Она уже опаздывала на два часа, и Джек снова прослушал сообщение, оставленное Сэнди на его автоответчике вчера вечером:
«Привет, Джек, говорит Сэнди Шорт. Звоню, чтобы подтвердить: встречаемся завтра в девять тридцать утра в кафе «Кити» в Глайне. Поеду туда сегодня ночью. — Ее голос зазвучал мягче. — Я не сплю, как вам известно. — Она хихикнула. — Так что завтра приеду рано. После всех наших разговоров мне хочется наконец-то все обсудить с вами лично. И еще, Джек… — Она помолчала. — Обещаю сделать все от меня зависящее, чтобы помочь вам. Мы не бросим Донала в беде».
В полдень Джек прослушал это сообщение еще раз.
В час дня, после бесчисленных чашек кофе, пальцы Джека перестали барабанить по столу, а сложились в кулак, на который он опер подбородок. Он чувствовал, что хозяин кафе уставился ему в спину, явно недоумевая, с какой стати этот тип сидит тут столько времени, нервничает, без конца смотрит на часы и не освобождает место для новых посетителей, наверняка готовых потратить больше денег, чем он. Столы вокруг заполнялись и пустели, и Джек резко вскидывал голову всякий раз, как звякал колокольчик над входной дверью. Он не знал, как выглядит Сэнди Шорт. Она ему сказала только, что ее нельзя не заметить. О том, что это означает, он не задумывался, но всякий раз при звуке колокольчика вслед за головой взмывала вверх его надежда, — чтобы снова ухнуть вниз, когда вошедший равнодушно проходил мимо его столика.
В два тридцать колокольчик звякнул еще раз. После пяти с половиной часов ожидания Джек закрыл за собой дверь, покидая кафе.

0

10

Глава девятая

Я уже почти двое суток торчала все в том же лесу. Я только и делала, что быстрым шагом ходила взад-вперед, пытаясь воспроизвести движения, в результате которых очутилась здесь, надеясь, что это поможет мне выбраться. Я взбегала вверх по склонам холмов и спускалась вниз, стараясь вспомнить, с какой скоростью тогда бежала, какую песню слушала и где именно находилась, когда впервые почувствовала, что мир вокруг меня изменился. Как если бы это могло вернуть меня назад! Я карабкалась вверх-вниз, и снова вверх, и снова вниз, и все искала, где же здесь вход, а самое главное — выход. Я не могла бездействовать. Не испытывала ни малейшего желания повторить судьбу пропавших вещей, например оказаться в роли сережек с поломанной застежкой, которые поблескивали в густой траве.
Мысль, что ты вдруг стала лицом, пропавшим без вести, и попала неизвестно куда, — не из тех, что первыми приходят в голову. Я, конечно, это понимаю, но, поверьте, даже я не сразу сообразила, что со мной произошло. В первые несколько часов меня одолевали растерянность и раздражение, однако при этом я точно знала, что не просто свернула не туда — нет, со мной явно приключилось нечто гораздо более невероятное. Потому что холм не может вдруг взять и подняться из земли за несколько секунд, деревья, которых отродясь не росло в Ирландии, — в мгновение ока вылезти из земли, а устье Шеннона — высохнуть и исчезнуть невесть куда. Это нереально. И тогда я поняла, что нахожусь в каком-то ином месте.
Естественно, я не исключала вероятности того, что уснула, во сне упала и повредила голову и в настоящее время валяюсь в коме или вообще умерла. Потом я задумалась, а вдруг окружающая аномалия означает стремительное приближение конца света, и призвала на помощь все свои познания в географии Западного Лимерика. Конечно, такой вариант, что я попросту спятила, тоже заслуживал самого серьезного внимания. В списке возможных объяснений он шел у меня первым номером.
Однако после нескольких дней, проведенных в одиночестве посреди неправдоподобно прекрасного пейзажа, я все же пришла к выводу, что скорее всего жива, конец света не наступил, мир не охвачен массовой паникой, а я отнюдь не пациентка сумасшедшего дома. Я поняла, что желание во что бы то ни стало найти выход затуманило мне взгляд и мешает разобраться, в чем тут дело. Хватит валять дурака! Носясь вверх и вниз по холму, я отсюда не выберусь. Нечего заниматься ерундой, заглушая голос разума. Я люблю логику и потому из всех фантастических объяснений выбрала одно: я жива и здорова, но потерялась. Вещи таковы, каковы они есть, какими бы странными ни казались.
На второй день моего пребывания здесь, когда начало смеркаться, я решила пробраться подальше в глубь сосен и исследовать новое любопытное место. Сучья хрустели под подошвами кроссовок, почва, усыпанная толстым слоем опавших листьев, обломков коры, сосновых шишек и бархатистого мха, мягко пружинила под ногами. Туман, похожий на клочья шерстяной ваты, проплывал над головой и цеплялся за ветки деревьев. Величественные высокие стволы вздымались, как цветные карандаши — каждый размером с колонну, — раскрашивая небо. Днем они покрывали его бледно-голубой штриховкой, перемежаемой темными пятнами туч в тонкой оранжевой окантовке, а теперь, ближе к ночи, их угольно-черные верхушки, подпаленные горячим солнцем, замазывали небесный свод густым серо-синим колером. Небо мерцало мириадами звезд, и все они подмигивали мне, словно обмениваясь между собой мировыми тайнами, в которые я никогда не смогу проникнуть.
Пробираясь в одиночку и в темноте по холмистой местности, я по идее должна была трястись от страха. Но я чувствовала себя в полной безопасности — слушала пение птиц, вдыхала сладкие ароматы мха и сосны, пробиралась сквозь кокон тумана, в котором было что-то волшебное. Раньше мне приходилось попадать в самые разные ситуации — опасные или просто необычные. Выполняя свою работу, я изучала все следы, проверяла все маршруты и никогда не позволяла страху заставить меня свернуть с намеченного пути, который, как я считала, способен привести к разыскиваемому человеку. Я не боялась перевернуть каждый камень, лежащий у меня на пути, а то и швырнуть его, наплевав на стеклянные стены, тщательно оберегаемые обитателями дома: зачастую именно такое действие производили мои неожиданные вопросы. Когда люди пропадают без вести, это обычно происходит при мрачных обстоятельствах, о которых большинство предпочитает не знать. По сравнению с моим прошлым опытом погружения в подземные миры нынешний проект напоминал скорее легкую прогулку по парку. Ну да, поиски пути, который вывел бы меня обратно в собственную жизнь, постепенно обретали черты проекта.
Тихие голоса, зазвучавшие где-то рядом и чуть повыше, заставили меня остановиться. За долгое время я не встретила здесь ни одного человека и теперь вовсе не была уверена, что эти люди настроены дружелюбно. Между деревьями я заметила какое-то мерцание и, потихоньку приблизившись, обнаружила поляну, посреди которой горел походный костер. Деревья обступали ее широким кругом, и в центре этого круга сидели пятеро. Они смеялись, шутили и подпевали звучавшей музыке. Я затаилась в тени хвойных гигантов и ощутила себя пугливой мушкой, которую влечет к себе свет огня. Я ясно различила ирландский акцент и засомневалась в правомерности своей нелепой уверенности, будто нахожусь в другой стране и вообще вне собственной жизни. За эти несколько секунд я успела заново поставить все под сомнение.
У меня под ногами громко хрустнула ветка, и по всему лесу разнеслось гулкое эхо. Музыка тут же прекратилась, а разговоры смолкли.
— Там кто-то есть, — громко прошептал женский голос. Все головы повернулись ко мне.
— Эй вы, там! — возбужденно крикнул веселый мужской голос. — Давайте, присоединяйтесь к нам! Мы как раз собираемся спеть «This Little light of Mine».
Со стороны группы донесся тяжелый вздох.
Мужчина спрыгнул с упавшего ствола дерева, на котором сидел, и приблизился ко мне, приветственно протянув руки. Круглое, как луна, дружелюбное лицо, и почти абсолютно лысый череп, с которого макаронинами свисали четыре жидкие пряди волос. Я шагнула вперед, в пятно света, и ощутила на коже тепло огня.
— Женщина, — снова громко прошептал женский голос.
Я толком не знала, что ответить, а мужчина, который подошел ко мне, взглянул на своих компаньонов без прежней уверенности.
— Может, она не говорит по-английски, — свистящим шепотом предположила женщина.
— Ага. — Мужчина снова повернулся ко мне: — Вы го-во-ри-ть по-ан-глий-ски?
— Тебя и «Оксфордский словарь английского языка» не понял бы, Бернард, — ворчливо ответил ему кто-то из сидящих.
Я улыбнулась и кивнула. Компания успокоилась и принялась изучать меня, причем я отлично понимала, что все они думают. «Ну и дылда».
— О, прекрасно! — Он хлопнул в ладоши и прижал руки к груди; на его лице расцвела еще более радостная улыбка. — Вы откуда?
Не зная, как правильно ответить — с Земли, из Ирландии или из Литрима, — я призвала на помощь интуицию и выдавила из себя единственное слово: «Ирландия». Говорить было трудно, ведь я так долго молчала.
— Прекрасно! — Его бодрая приятельская улыбка так сияла, что я не могла не вернуть ее. — Какое совпадение! Пожалуйста, присоединяйтесь к нам! — Он вприпрыжку направился к группе, приглашая меня последовать за ним.
— Меня зовут Бернард. — Он расплылся в улыбке, словно Чеширский кот. — Сердечно приветствуем вас как нового члена ирландского контингента. Мы здесь ужасно малочисленны, — он нахмурился, — хотя, похоже, в последнее время нас становится больше. Ох, извините, куда подевалось мое воспитание? — Румянец залил его щеки.
— Вот оно, здесь, под этим носком.
Я обернулась, чтобы посмотреть, кто это так пошутил, и увидела привлекательную женщину лет пятидесяти с гладко зачесанными серебристыми волосами, в лиловом палантине, небрежно наброшенном на плечи. Она рассеянно уставилась на костер, и танцующие языки пламени отражались в темных глазах, а комментарии слетали с ее губ так, словно она произносила их на автопилоте.
— С кем имею честь познакомиться? — Бернард лучился восторгом и, вытянув шею, вглядывался в меня.
— Меня зовут Сэнди, — ответила я. — Сэнди Шорт.
— Великолепно. — Он снова зарумянился и энергично пожал мою протянутую руку. — Приятно познакомиться. Позвольте представить вам остальных членов банды, как они себя называют.
— Интересно, кто это так себя называет? — раздраженно проворчала женщина.
— Вот Хелена. Она любит поболтать. Всегда найдет что сказать, правда, Хелена? — Бернард уставился на нее, ожидая ответа.
Морщинки вокруг рта углубились, когда она поджала губы.
— Ага. — Он приподнял бровь, а потом представил женщину по имени Джоана, Дерека, длинноволосого хиппи, играющего на гитаре, и Маркуса, который молча сидел в некотором отдалении от группы. Я быстро оценила их: все они были примерно одного возраста и, похоже, непринужденно чувствовали себя друг с другом. Даже саркастичные комментарии Хелены не вызывали никаких трений.
— Почему бы вам не присесть? А я принесу что-нибудь выпить…
— Где мы? — оборвала я его, не в силах больше выносить этот треп.
Разговор у костра резко смолк, и даже Хелена подняла голову и пристально посмотрела на меня. Окинула меня быстрым и внимательным взглядом с ног до головы, будто впитала мою душу, — так мне показалось. Дерек прекратил пощипывать струны гитары, Маркус слегка улыбнулся и стал смотреть в сторону, а Джоана и Бернард уставились на меня широко распахнутыми испуганными глазами олененка Бэмби. Не слышалось ни звука, кроме потрескивания веток в огне и легких хлопков, с которыми искры отрывались от костра и зигзагами улетали в небо. Где-то дальше ухали совы, и доносился легкий хруст, как будто кто-то шагал по сухим веткам.
Вокруг костра воцарилась мертвая тишина.
— Кто-нибудь собирается ответить девушке? — Хелена оглядела своих спутников, явно забавляясь. Все промолчали.
— Ладно, если никто не желает, — она потуже стянула шаль на груди и зажала ее концы в руке, — я выскажу свою точку зрения.
Остальные запротестовали, и мне тут же ужасно захотелось узнать мнение Хелены. В ее глазах заплясали огоньки, она наслаждалась неодобрением своих спутников.
— Расскажите, Хелена, — попросила я.
— О нет, вы не хотите этого слышать, поверьте мне, — жарко забормотал Бернард, и его двойной подбородок заколыхался от возмущения.
Хелена с вызовом подняла серебристую голову, ее ярко блестевшие темные глаза внимательно изучали меня, а рот слегка кривился:
— Мы умерли.
Эти два слова прозвучали холодно, спокойно, сухо.
— Ладно, ладно, вы же ей не верите, — сказал Бернард самым своим злым, как мне подумалось, голосом.
— Хелена, — упрекнула ее Джоана, — мы уже это обсуждали миллион раз. Ты не должна так пугать Сэнди.
— По-моему, она вовсе не выглядит напуганной, — возразила Хелена, сохраняя то же довольное выражение лица.
— Бросьте, — Маркус прервал молчание, заговорив впервые с того момента, как я присоединилась к компании, — возможно, она права. Мы вполне можем быть мертвыми.
Бернард и Джоана заворчали, а Дерек начал тихонько перебирать струны гитары и напевать: «Мы мертвы, мертвы, мертвы, все мертвы — и мы, и вы».
Бернард что-то неодобрительно проворчал, а потом налил чай из фарфорового чайника и протянул мне чашку на блюдце. И все это — в чаще леса. Я не сдержала улыбки.
— Если мы мертвы, то где же мои родители, Хелена? — с упреком спросила Джоана, высыпая печенье на фарфоровое блюдо и ставя его передо мной. — И где все остальные покойники?
— В аду, — пробубнила Хелена. Маркус улыбнулся и быстро отвернулся, чтобы Джоана не увидела его лица.
— Ас чего это ты взяла, будто мы в раю? Почему ты решила, что можешь попасть в рай? — раздраженно проговорила Джоана, макая печенье в чай и быстро вынимая его из чашки, пока не отвалился размокший краешек.
Дерек забренчал на гитаре и хрипло запел: «Мы в раю или в аду? Угадать я не могу».
— Кто-нибудь еще видел златые врата и слышал хор ангелов при входе? Или только мне это привелось? — ухмыльнулась Хелена.
— Ты не входила в златые врата. — Бернард так резко тряс головой, что его второй подбородок колыхался. Он покосился на меня, продолжая трясти подбородком.
— Она не входила в златые врата.
Дерек ударил по струнам. «Сквозь врата я не входил и жара ада не ощутил».
— Да замолчи же ты, — раздраженно крикнула Джоана. «Замолчи же, замолчи и на струнах не бренчи», — пропел он.
— Мне этого не вынести!
«Нет, мне этого не вынести, кто же сможет меня вывести?»
— Сейчас я тебя выведу, — пробурчала Хелена, но как-то не очень убежденно.
Он продолжал перебирать струны, и все замолчали, прислушиваясь к простенькой мелодии.
— Смотри, Хелена, маленькой Джун, дочке Полины О'Коннор, было всего десять лет, когда она умерла, — заговорил Бернард. — Такой крохотный ангелочек наверняка оказался бы на небесах, а ее здесь нет. Так что твоя теория не годится. — Он гордо вздернул подбородок, а Джоана кивнула, соглашаясь с ним. — Мы не мертвые.
— Пардон, только для тех, кому больше восемнадцати, — скучающим голосом произнесла Хелена, — святой Петр стоит у ворот, сложив руки на груди, и выслушивает в наушниках указания Господа Бога.
— Не говори так, Хелена, — выкрикнула Джоана.
«Не войти, не выйти мне никак! Святой Петр, скажи, что здесь не так», — загробным голосом пропел Дерек. Потом вдруг перестал бренчать и проговорил:
— Это точно не рай. Здесь нет Элвиса.
— Ну, тогда другое дело. — Хелена закатила глаза.
— У нас здесь есть свой Элвис, разве не так? — захихикал Бернард, меняя тему. — А вы знаете, Сэнди, что Дерек когда-то играл в ансамбле?
— Как она может это знать, Бернард? — раздраженно возразила Хелена. Бернард снова ее проигнорировал.
— Дерек Каммингс, — торжественно объявил он, — самый крутой участник ансамбля, созданного в шестидесятых при школе-интернате Святого Кевина.
Все засмеялись. Я похолодела.
— Как назывался ваш ансамбль, Дерек? Я уже забыла, — улыбнулась Джоана.
— «Чудо-мальчики», Джоана, «Чудо-мальчики», — растроганно ответил Дерек, погружаясь и воспоминания.
— Помнишь танцы по пятницам вечером? — возбужденно спросил Бернард. — Дерек на сцене, играет рок-н-ролл, а отец Мартин чуть не падает и обморок, видя, как он вихляет бедрами.
Все снова засмеялись.
— Хорошо, а как назывался танцзал? — задумалась вслух Джоана.
— Господи. — Бернард закрыл глаза, пытаясь припомнить. Дерек перестал перебирать струны и тоже сосредоточился. Хелена продолжала смотреть на меня, следя за моей реакцией.
— Вам холодно, Сэнди? — Ее голос прозвучал как будто издалека. Зал «Финбар». Название само по себе возникло у меня в голове. Все они любили ходить в зал «Финбар» вечером по пятницам.
— Зал «Финбар», — вспомнил в конце концов Маркус.
— Да-да, именно так. — Они облегченно вздохнули, и Дерек снова начал перебирать струны.
Я покрылась гусиной кожей и задрожала. Рассматривая одно за другим их лица, заглядывая в глаза, я узнавала знакомые черты. История, которую я узнала еще девочкой, всплыла в памяти и снова захлестнула меня. Каждый факт предстал передо мной так же отчетливо, как тогда, давно, когда в поисках материалов для школьного сочинения я наткнулась на нее в компьютерном архиве. Заинтересовалась, внимательно все прочитала и твердо запомнила. У меня перед глазами до сих пор стояли юные лица подростков, улыбающихся с первой газетной полосы. И вот эти лица здесь, рядом со мной.
Дерек Каммингс, Джоана Хэтчард, Бернард Линч, Маркус Флинн и Хелена Диккенс. Пять учащихся школы-интерната Святого Кевина. Они исчезли в шестидесятые, во время школьного турпохода, и их так никогда и не нашли. Теперь они собрались здесь — постаревшие, поумневшие и утратившие невинность:
Я нашла их.

0


Вы здесь » Наш мир » Зарубежные книги » Сесилия Ахерн - Там, где ты